— Ели? — заботливо спросила Настена дружную пятерку своих детей, сгрудившихся рядом со снопом и опасливо глядевших во все глаза на двух дяденек, таких больших и так нарядно одетых. Все они были в простых холщовых рубашонках, лишь у старшего имелись порты. Он-то и ответил матери:

— Кашу яшную я им сварил. Поснедали малость.

— Ты глянь — сумел, — одобрительно заметил Иоанн, еще сильнее прежнего ощущая себя Третьяком.

— Чай, не дите, — ворчливо отозвался тот. — Да и чего там варить-то. — Он пренебрежительно махнул рукой. — И дурень сварит — была бы крупица да водица. Тока без хлеба, да сольцы маловато, а так-то сыть в брюхе есть.

— Хозяин мой, — похвасталась Настена. — Весь дом на нем.

— И сколь же тебе годков, домовитый? — поинтересовался Иоанн.

— Десятый пошел уж, — стараясь говорить как можно басовитее, степенно ответил тот.

— А звать как?

— Первак.

— Ишь ты, — крутнул головой Иоанн. — Похоже-то как. Первак да Третьяк, — и осекся, испуганно покосившись на стоящего позади Адашева, но тот продолжал молчать, с любопытством разглядывая скудное убранство небольшой — метра четыре на четыре — избушки, добрую половину которой занимала русская печь.

— А поп как в церкви нарек? — в замешательстве — лишь бы не молчать — спросил Иоанн.

— Тихоном, — ответил тот.

— Ну, здравствуй, Тихон.

— И тебе подобру, — учтиво откликнулся тот.

— Не холодно тебе босиком-то, Тиша? — продолжал расспрашивать Иоанн, заметив, как он слегка переступает с ноги на ногу.

Твердый пол, густо вымазанный глиной, — это Иоанн знал по себе — зимой, как ни топи, все равно оставался холодным. Пускай топать не по нему, а по все той же соломе, но и через нее несло от глины леденящим холодом, особенно по утрам, когда печь за ночь выстывала, оставляя в избе из всей теплоты лишь собственные кирпичи.

— Ништо, я свычный, — бодро откликнулся Первак.

— А мы тебе и братьям твоим гостинцев привезли, — улыбнулся Иоанн и повернул голову к Адашеву.

Тот понял, кивнул и тут же вышел, но спустя минуту появился, держа в руках два больших мешка.

— Это как же так-то? — всплеснула руками Настена, глядя, как Алексей сноровисто выкладывает на чисто выскобленную столешницу все, что было им прикуплено по цареву распоряжению.

А было там изрядно — и пряники-сусленики, и медовые пахучие ватрушки, а уж пирогов не меньше десятка, да все разные — и грибник, и разные кулебяки, и курники, и даже пять треухов — как раз по числу детей. Глаза у Настены наполнились слезами.

— Как же это? — повторила она шепотом — перехватило от волнения в горле. — Ты ж гость, царь-батюшка, а мне-то для тебя и…

— Вот и отдариваюсь, потому что гость, — попытался успокоить ее Иоанн.

— Ой, негоже так-то, — не унималась она и тут же, скрывая неловкость, накинулась на детей: — Да кланяйтесь же вы, кланяйтесь, пострелята! Да глядите, глядите как следоват! Чтоб запомнили на всю жизнь, кто у вас ныне побывал! То же сам государь наш!

Но пострелятам было уже не до того.