Это спасло ему жизнь в апреле сорок пятого года, когда советские войска уже подходили к их лагерю. С помощью того же Велша в венгерской военной комендатуре Мещерскому оформили документы на имя Дьердя Надя и помогли бежать в Австрию, в будущую американскую зону. Уже было известно, что американцы венгров не выдают.

Здесь же, в Австрии, он вскоре женился на девушке, которую за три года до того, пятнадцатилетней, угнали на работы в рейх. Сменив несколько ферм, она в итоге тоже оказалась в Австрии. Звали ее Катя Максакова. Она была из хорошей дворянской фамилии, милая, добрая, красивая, и Мещерский влюбился в нее без памяти. Двумя месяцами позднее он как Надь обвенчался с ней в русской православной церкви города Граца.

В лагере на сигаретах и письмах Мещерский заработал неплохие деньги, на них там же, в Граце, молодожены сняли уютную квартирку с видом на горы и целый год прожили вполне безмятежно. Единственное, что огорчало Катю, – ее руки. Три года она была скотницей на ферме, с утра до ночи убирала из хлева навоз, ухаживала за коровами, мыла, задавала им корм, доила, и ей казалось, что этой черной работой руки ее навсегда загублены. Впрочем, ванночки с настоем из альпийских трав в конце концов выгладили кожу и сняли воспаление суставов; пальчики снова стали тонкими, изящными, будто она никогда не делала ими ничего другого, кроме как играла на клавикордах. Все же память о том, что́ им пришлось пережить, осталась. Стоило зимой выпасть первому снегу, руки мерзли даже в меховой муфте.

Пока они жили в Граце и были деньги, Мещерский колебался, не мог решить, что им делать дальше: пытаться остаться в Австрии или попробовать перебраться в Америку. Он спрашивал и Катю, но той было всё равно, она лишь повторяла, что рядом с Александром ей везде хорошо и разницы нет. В конце концов выбор пал на Аргентину, но за то время, что они раздумывали, визы, билеты и остальное, что было необходимо, чтобы добраться до Буэнос-Айреса, сильно вздорожало, и оказалось, что денег не хватает.

Балатонский лагерь оставил Мещерскому хорошие связи, и, пытаясь заработать, он вместе с Катей стал возить через границу американские доллары, на которые в Венгрии был хороший спрос. Несколько раз сходило гладко, но однажды венгерские таможенники их задержали, и, если бы Мещерский не откупился, история закончилась бы тюрьмой и немалым сроком. А так у Дьердя Надя с супругой просто отобрали австрийские документы, сказали, что раз они венгры, то и жить им следует в Венгрии. После чего велели убираться. Оттого он, Евгений Романов, по легенде, и родился уже в Венгерской народной республике, в городе Секешвароше. Произошло это в 1946 году.

Но вернемся в Буэнос-Айрес. Рядовым жиголо Евгений Романов пробыл неполный год, а затем его взяла на содержание по-прежнему очень красивая, хотя и начавшая увядать вдова богатого местного предпринимателя, некая Валерия ла Томба. Она любила объяснять подругам, что Романов до того пришелся ей по вкусу, что свою жизнь без него она теперь и представить не может. Список достоинств был бесконечен, даже краткая его версия из “Эсквайра” выглядит внушительно. И стати у ее дорогого Эжена, как у греческого бога, и любовник он такой сильный, умелый, каких свет не видывал, опять же – великолепный танцор: стоит ему взять даму за талию, повести ее по паркету, она и впрямь обо всем забывает, не касаясь земли парит, парит и парит.

Ей нравилось и его умение вести себя в обществе. Сама родом из знатной наваррской семьи, она считала его манеры безупречными. Валерия видела и одобряла, что он любит всё изящное, может часами подбирать к рубашке и пиджаку галстук и запонки. И остроумие у него было того редкого галльского пошиба, который с тех пор, как уехала из Франции, она ни в ком не встречала. Вдобавок он знал бездну французских и немецких любовных элегий, которые сам, переложив на музыку, часами напевал ей под гитару. У Эжена был, пусть и небольшой, но приятный с хрипотцой баритон.