Улицы были чище московских в несколько раз, что меня приятно удивило. Правда, Костя объяснил мне, что центр Дели сильно отличается от его окраин. И пообещал взять меня туда на экскурсию.

Гостиница «Oberoi» находилась в стороне от центра и относилась к разряду resort hotels.

Я разобрала свои вещи и всерьез задумалась о том, чем буду здесь заниматься. И решила начать с экскурсий по городу.

Я ездила в такси, похожих на наши старые «Волги», и чувствовала себя женой колонизатора. Индусы обращались со мной почтительно, как с белым человеком, и на фоне всей остальной экзотики каждый мой день был похож на приключение.

Иногда я звонила в Москву. Там открылся новый ресторан «Shatush». И теперь все собирались в нем.

Я ни по кому не скучала. Разве что по маме и по дочери.

Костя все время уезжал то в Джайпур, то в Бомбей. Он занимался экспортом «Жигулей» в Индию. Однажды, вернувшись из очередной поездки, он пригласил меня на ужин.

— Будут две индийские принцессы. Но форма одежды — casual. У тебя хороший английский? — спросил он весело.

На ужин с принцессами я не пошла. Я представила себе, как мы подружимся: они познакомят меня со своим окружением, мы станем вместе ходить в рестораны, ездить за город, устраивать вечеринки и праздновать дни рождения. Словом, делать все то, к чему я привыкла в Москве. И я испугалась. Я ведь приехала за одиночеством и совсем за другой жизнью.

— Не хочешь — не ходи, — согласился Костя. — Только зря ты думаешь, что так легко стать подругой индийских принцесс.

Я многозначительно улыбнулась.

В Индии очень много нищих. Но индусы неравнодушны к комфорту. Поэтому у каждого нищего есть еще более нищий, который ему прислуживает.

Однажды я забрела на огромную улицу, на которой продавались гвозди. Одни только гвозди. Но очень много. Это вообще типично для Индии. Кажется, что в ней всего очень много. Людей, слонов, цветов, всего. И гвоздей. Рядом с одной из лавок пожилой индус, одетый только в светлые широченные штаны, брился. Индус выглядел очень бедным. Очень бедно выглядела лавка рядом с ним, его застиранные штаны, его грязные ноги, его изможденное лицо, его полуржавая опасная бритва, треснувшее в уголках зеркало, в которое он смотрелся. Зеркало ему держал другой индус. И его штаны были еще больше застираны, а лицо еще сильней измождено. На почтительном расстоянии от этой парочки стоял еще один индус, который держал миску с водой. Трудно себе представить нищего, который был бы более нищим, чем этот индус. Если только не видеть четвертого, который держал помазок. Он передавал его тому, кто держал миску, и тот надменно кивал ему головой. Он макал помазок в воду и, раболепно улыбаясь, протягивал держателю зеркала. Держатель зеркала не удостаивал своего помощника даже взглядом. Он преданно заглядывал в глаза тому, кто непосредственно брился. Весь этот процесс замыкался на бедном калеке, который держал полотенце. Относительная белизна полотенца подчеркивала черноту лица калеки. Оно было обожжено и покрыто какими-то струпьями. Я заглянула за спину калеки, ожидая увидеть даже не знаю что. Но увидела только щенка, лениво развалившегося в грязной луже.

Я пожалела, что у меня нет фотоаппарата. И порадовалась, что не родилась дочкой какого-нибудь продавальщика гвоздей в Дели. Попыталась представить, как я выхожу из лавки и говорю своему свежевыбритому папочке, что он отлично выглядит. А он мне говорит, чтобы я помыла миску. И я киваю молодой индуске, которая стоит за моей спиной. В блеклом сари. Хотя надо отдать должное индускам. Я не видела ни одной из них в блеклом сари. Даже самая последняя попрошайка прошла бы dress-code в любой клуб города Москвы.