Такая нелепость: доказано, что больным синдромом Silica не хватает силиция, песка. И мы лежим, не в силах уснуть, потому что нам не хватает песка, в то время как бескрайние зыбучие пески надвинулись со всех сторон на нашу маленькую долину.

Чтобы не допустить дальнейшего развития симптома, мы решили потратить какое-то время на тщательную дозификацию; к двенадцати часам наши меры успели благоприятно сказаться, и вторая половина рабочего дня прошла терпимо, если не считать легкого дискомфорта в ощущении предметов внешнего мира; кажется, что они застыли, вытянувшись неподвижно, замкнувшись острыми гранями. Есть подозрение на синдром Dulcamara, но здесь легко ошибиться.

В воздухе плавают легкие пряди шерсти взрослых манкуспии; после сиесты, с ножницами и эластичными мешками, мы направляемся в специальный загон, где Припадочный собирает манкуспии для стрижки. Уже февраль, по ночам прохладно, и манкуспиям нужна шерсть, потому что спят они вытянувшись в полный рост и не могут защищать себя от холода, как это делают животные, сворачивающиеся во сне клубком. Однако шерсть у них выпадает, и ветер поднимает над загоном целое облако тонких волосков, которые носятся в воздухе, щекочут в носу и заставляют нас прятаться в доме. Тогда мы собираем манкуспии и состригаем им шерсть вдоль хребта и с боков до середины, чтобы они не простудились; падая на землю, волос, слишком короткий, чтобы держаться в воздухе, образует слой желтоватой пыли, которую Леонор каждый день поливает из шланга, собирает метлой и выбрасывает в яму.

Между тем одному из нас приходится заниматься спариванием самцов с молодыми манкуспиями и взвешивать малышей, пока Припадочный громко зачитывает результаты вчерашнего взвешивания, регистрируя рост каждой манкуспии, отделяет наиболее слабых, чтобы подкармливать их отдельно. Всем этим мы занимаемся до вечера; теперь остается только еще раз задать овес, с чем быстро справляется Леонор, и запереть кормящих манкуспий, отогнав малышей, которые визжат, не желая расставаться с мамами. Отгоняет малышей Припадочный, а мы уже только наблюдаем за процедурой, сидя на веранде. В восемь часов окна и двери запираются; в восемь часов мы остаемся внутри одни.

Раньше это был долгожданный момент: воспоминания дня, надежды. Но с тех пор как мы чувствуем себя неважно, время это, похоже, стало самым мрачным. Напрасно обманываем мы себя, приводя в порядок аптечку, - алфавитный порядок, в котором расставлены лекарства, часто по небрежности нарушен; в конце концов все мы молча восседаем за столом, читая пособие Альвареса де Толедо "Познай самого себя" или книгу Хэмфри "Наставления по гомеопатии". У одного из нас обнаружились, с перерывами, симптомы продвинутой стадии Pulsatilla - она стала капризной, слезливой, привередливой, раздражительной. Симптомы проявляются к вечеру, совпадая с яркой картиной Petroleum'a, которым страдает еще один из нас: в этом состоянии все: предметы, голоса, воспоминания - обволакивает его, погружая в оцепенение, близкое к ступору. Так что столкновений не происходит, и мы мучаемся, не мешая друг другу. А потом, иногда, удается заснуть.

Нам не хочется и того, чтобы тон этих записок грозно нарастал, звучал все отчетливее и громче и наконец разрешался бы полным пафоса взрывом симфонического оркестра, в котором тонут восторженные голоса, а затем наступает покой, похожий на пресыщение. Иногда все, запечатленное на этих листах, случалось с нами уже давно (как, например, большая цефалия Glonoinum, в тот День, когда родился второй помет манкуспии), иногда происходит прямо сейчас, иногда - сегодня утром. Считаем необходимым документально зафиксировать все стадии, чтобы доктор Арбин внес их в наши истории болезни, когда мы вернемся в Буэнос-Айрес. Выходит у нас неловко, мы скоро теряем нить, но доктор Арбин предпочитает знать все сопутствующие протеканию заболеваний детали. И тот звук, который раздался сегодня за окном ванной, тоже может оказаться важным.