— Ладно, — вставая, говорю, — пойдем-ка прогуляемся. У меня моцион для здоровья. Да и тебе полезно воздухом подышать. Пиши что хочешь. И в архиве можешь копаться сколько угодно, и на вопросы честно отвечу. Только условие…

— Я ничего не напечатаю и никому не дам читать без твоего разрешения, — поспешно пообещала она. Как бы с отцом не проконсультировалась предварительно.

— Нет! Я читать не стану, исправлять тоже. Только поклянешься на люди вынести после моей смерти. Не раньше.

— Почему?

— Допустим… да что там, знаю абсолютно точно, в бумагах найдется письмо, где я или мой корреспондент называет человека откровенно ругательными выражениями. Зачем на пустом месте через много лет скандал с ним или его родственниками? А ведь, возможно, иначе не объяснить иных поступков. В глаза улыбались, за спиной хуже дерьма считали. Политика!

— А кто корреспондент, не императрица?

— Так вот, — не отвечая, продолжил я, — урок тебе для начала. Даже если заменишь матерные слова невинными, на любой цитируемый чих, как то: письма, доклады, интервью со мной или другими людьми, — должна иметься либо бумага, либо подпись под записью беседы. Отбирай в отдельную папку важное и нумеруй, чтобы знать в будущем точное место хранения. А то ведь недолго за клевету под суд пойти. Или за оскорбление, — добавил я, подумав. — Мне там, — показал на небо, — будет уже все равно. А тебе неприятности непременно обеспечат. И не важно, что из лучших побуждений старалась. Это я как бывший главный редактор газеты наставление даю. Да и не одних конкретных людей касается. Отечество обычно не столь требовательно к матерным выражениям, но оно редко бывает благодарным. Я много чего делал ему на пользу, но любые реформы всегда бьют по большим группам населения. Мало кому приятно, особенно когда всплывет, что сознательно шел на такое, прекрасно представляя последствия.

Глава 3

Реформы и последствия

Иногда у меня возникает ощущение, что живу в музее. Дворец, ага, в халупах не проживаю, был заложен еще при Екатерине I. Анна Карловна практически открытым текстом потребовала привести его в порядок. Якобы будет навещать. И действительно, в дальнейшем регулярно приезжала летом. Даже когда я отсутствовал. Эдакая неофициальная вторая резиденция. Конечно, милость великая, хотя с точки зрения финансов это достаточно затратно.

Вот и пришлось расширять и обустраивать здание. Четыре года трудились рабочие и самые известные русские и иностранные архитекторы. В немалые капиталы влетело. Вышло нечто вроде еще не существовавшего Зимнего дворца. Точных параметров и вида не помнил, но общие представления имел. Наброски не вызвали отторжения. Сейчас этот стиль именуют русским барокко, и таких зданий, включая через пять лет в очередной раз перестроенный Зимний, довольно много. Мой дворец все же оказался первым.

Правда, в городе такого раздолья не существует. А я мог себе позволить огромные парки: английский пейзажный, французский регулярный и специально сохраненную рощу. Конечно, лес не дикий, за ним ухаживают, но все же без явного вмешательства и геометрических линий с подстриженной травкой и скамейками.

— Красота, — говорю с удовлетворением, осматриваясь и дыша полной грудью. — И денег не жалко, на все это потраченных.

— В слободе упорно шепотком рассказывают, — поведала Софья, — что есть во дворце комната, где пол золотыми монетами выложен. И не плашмя, а на ребро поставленных.

— Мои деньги просто так не лежат, — невольно усмехнулся я, — в обороте.