Причудливо стилизованный растительный орнамент, покрывающий стенки минойских ваз этого периода, действительно вызывает невольные ассоциации с весенним лугом, усыпанным цветами, и при всей своей фантастичности удивительно напоминает живую флору, как бы самопроизвольно разрастающуюся на поверхности сосудов. Чувство неразрывного единства с миром живой природы, своей кровной причастности к циклам ее рождения и смерти, являющееся одной из наиболее примечательных особенностей минойского менталитета, демонстрирует себя в этих росписях с поразительной мощью, свежестью и даже с каким-то ликованием. Вазы стиля Камарес ясно показывают, что мир воспринимался критскими художниками как непрерывное вращательное движение, своего рода хороводный танец цветовых пятен и линий, на ходу преобразующихся в усыпанные цветами и листьями побеги растений, фигуры животных, птиц и рыб и в отдельных случаях даже людей. Этот живописный динамизм оставался основным принципом, можно сказать, творческим кредо минойского искусства также и в более позднее время, считающееся периодом расцвета цивилизации Крита (XVI—XV вв. до н. э.), по-разному проявляя себя в вазовой и настенной (фресковой) живописи, в сценах на печатях, в скульптуре из камня, фаянса, слоновой кости, в золотых украшениях.

Неистовая, почти экстатическая радость жизни, наполняющая вазопись стиля Камарес так же, как и сменяющего его морского стиля (в его репертуаре центральное место занимают изображения осьминогов и других морских животных), невольно вызывает в памяти то чувство духовного раскрепощения, которое испытываешь в Афинском национальном музее, переходя от дипилонских амфор и кратеров с их подчиненным железной дисциплине геометрическим декором к полихромным аттическим вазам VII в. до н. э., к коринфской и ионийской керамике ориентализирующего стиля в их пестром, по-деревенски наивном убранстве. Главное, что сближает минойское искусство с греческим искусством архаического и отчасти классического периодов, — это столь явственно звучащая в его полифонии нота праздничного веселья и ликования, идущая от полноты жизненных сил и оптимизма молодой, только что поднявшейся из мрака первобытной дикости цивилизации. Отсюда столь характерная для произведений критских мастеров подчеркнутая динамическая экспрессия, необыкновенная подвижность изображаемых ими фигур людей, животных и даже растений. Отсюда же и еще одна их отличительная черта — почти всегда присущий им особый, можно сказать, форсированно мажорный эмоциональный настрой. Атмосфера праздничной эйфории и беззаботного веселья одинаково царит и в сценах из «придворной жизни», представленных на фресках кносского дворца, и в основных эпизодах уникального миниатюрного фриза из Акротири (о-в Фера) с его великолепной морской панорамой, изображающей два города и плывущий между ними флот, и в сцене шествия пьяных поселян на так называемой «вазе жнецов» из Айя Триады, и даже в сценах заупокойного культа на знаменитом саркофаге из той же Айя Триады, охватывая, как может показаться, все слои минойского общества.

Охота на львов. Инкрустированный золотом бронзовый кинжал. Из шахтовой могилы в Микенах. XVI в. до н.э.

Как и у греков, природный оптимизм и гедонизм соединялись в характере минойцев с обостренной восприимчивостью к красоте окружающего мира, своего рода гиперэстетизмом.