Вот так Игорь Песков и оказался на ближайшие шесть лет, вплоть до ухода в армию, в квартире своей тетки.

— Как он уживался с вами? Мирно? — поинтересовался Борис Александрович, прихлебывая остывший чай.

Фокина покачала головой:

— Тяжело было. Я уж к нему и так и эдак, все-таки горе у ребенка страшное, все старалась ему кусок повкуснее подсунуть, устроить получше. Жалко его было очень. А он…

Она махнула рукой, и Орлову показалось, что в глазах ее блеснули слезы.

— Неразговорчивый он был, как чужой все равно. И Лидка, дочка моя, его сильно не любила. Обижалась, что он место у нас занимает, а помощи от него никакой, одна обуза. Лидка у меня вообще своенравная и капризная, все ей не так было, места для двоюродного брата пожалела, а вчетвером в трех комнатах разве тесно? Ей все барства какого-то хотелось, как в заграничном кино: чтобы в одной комнате была ее собственная спальня, в другой — детская, а в третьей гостей принимать. Я и то ей мешала, а уж Игорек…

Валентина Семеновна безнадежно махнула рукой.

— Я, по крайней мере, с ребенком помогала, так меня она готова была терпеть, а Игорька изводила при всяком случае. А уж когда Лешка родился, она вообще как с цепи сорвалась, по любому поводу к Игорьку цеплялась. Она тогда все надеялась, что ее хахаль, Лешкин отец, на ней женится, и ей комната была бы очень не лишней, а ее мальчик занимает.

— Не женился? — сочувственно спросил Борис Александрович.

— Да где там! У моей Лидки мужики не задерживались никогда, характер у нее трудный, нрав горячий. Но она все равно во всех своих проблемах тогда Игоря винила. Мужик бросил — Игорь виноват, молоко прокисло — Игорь виноват, дату на упаковке не посмотрел, когда покупал. Даже каблук сломался — и то Игорь виноват.

Ну что ж, отметил про себя Орлов, неприязнь Лидии Фокиной к кузену никуда не делась, если судить по тому, что рассказал оперативник Дзюба. Значит, этот момент можно считать установленным и проверенным.

— Игорь вас любил, наверное, — задумчиво произнес он. — Все-таки вы на целых шесть лет заменили ему семью, поддержали в трудный момент.

— Любил? — Поредевшие брови Фокиной приподнялись над глазами в окружении морщин. — Не знаю. Холодный он был какой-то, никогда не подойдет лишний раз, не обнимет, не поцелует, слова ласкового не скажет. Но вежливый, вот тут врать не стану, вежливый мальчик. Всегда и поздоровается, и «спасибо» скажет, и приятного аппетита пожелает, если вместе с кем-то из нас за стол садился. Учился хорошо, учителя не жаловались. Да я и не ждала от него никакой любви, я же понимала, что он Вадика любил, отца своего. Уж так любил!

Орлов мучился, чувствуя, что какая-то мысль мешает ему. Даже не мысль, а впечатление, картинка. Вспомнил! В комнате, где спали мальчики, вокруг стола стояли четыре стула. На пятом, в простенке между двумя шкафами, кучей сложена груда невыглаженных вещей, в основном детских. Ничего особенного, но глаз почему-то резало.

— Наверное, хорошо, когда семья такая большая и все за одним столом собираются, — мечтательно сказал он.

— Хорошо, — согласилась Фокина, — только это редко случается. Лешка с нами не сидит. Он вообще дома мало бывает, ночует только, да и то не всегда. Вот я его уже дня три не видала.

Тогда понятно, почему пятый стул не на месте. Фокина, ее дочь, внучка с мужем — четверо взрослых. Малыши за стол не садятся. И внук Леша тоже.