– Боже мой, – прошептал ему на ухо Лумис, – сколько всего мы сейчас услышим!

1937 – Первое кольцо

Зайдя в отгороженный угол теплицы, где была устроена своего рода лаборатория, доктор Альберт Блэйксли обнаружил, что накануне вечером забыл выключить радио. И не только. На столе, среди исписанных бумаг и валявшихся как попало карточек, лежала книга, которую он перед отпуском обещал принести жене: «Пришли дожди» – только что изданный роман Луиса Бромфилда. К счастью, когда Альберт вернулся домой, жена уже крепко спала и не узнала о его забывчивости. А сейчас, в шесть утра, она еще спала. Поэтому все можно было исправить.

Вздохнув и пригладив усы, Блэйксли внимательно посмотрел на стеклянную емкость, в которой выращивал посевы. Если эксперимент удастся, его имя станет известно каждому ботанику – не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. При мыслях об этом его охватило мучительное и сладкое чувство ожидания, к которому примешивались еще не ослабевшие волнение и напряжение вчерашнего дня. Блэйксли стал действовать нарочито медленно, с наслаждением оттягивая момент, когда сможет убедиться в правильности своей гипотезы.

Он выключил радио, оборвав диктора, рассказывающего о нападении японцев на Китай. Потом, охваченный благоговейным трепетом, подошел к горшку, где рос тот самый сорт шафрана, который обладал нужными свойствами. Об этом Блэйксли догадался первым в мире.

Ну, может, не совсем первым. Согласно некоторым источникам, индейцы Амазонки использовали это растение, чтобы высушивать и мумифицировать головы убитых врагов. Но необходимую активную составляющую, содержащуюся в его рыльцах, на Западе так никто и не смог обнаружить – даже безумцы, которые в девятнадцатом веке использовали этот вид шафрана для лечения подагры.

Блэйксли еще раз вздохнул и погладил заметное брюшко; потом решительно зашагал к посевам клевера, которые в девять утра накануне обработал раствором, содержащим порошок из семян ложного шафрана.

Чувствуя, как колотится сердце, наклонился над стеклянной емкостью. Увиденное привело его, обычно сдержанного и спокойного, в такой восторг, что он не смог сдержать ликующий возглас.

Глазам Блэйксли предстало ужасающее и в то же время великолепное зрелище. Там, где вчера зеленело по три листочка, он насчитал четыре, пять и даже шесть. Тонкие стебли стали длиннее, толще, изогнулись змейкой или свернулись кольцами. Но больше всего впечатлял рисунок прожилок – даже дыхание перехватывало. Невообразимый хаос ромбиков и треугольников. Плод больного воображения какого-то безумца.

Пошатываясь, Блэйксли подошел к столу и рухнул в кресло. Все еще дрожа от возбуждения, он вытер пот со лба и вдруг подумал – какое же тогда воздействие этот алкалоид окажет на человека?

Страшно даже представить.

В тот же день, 22 июля 1937 года, в шести часовых поясах от лаборатории Блэйксли, немецкий биолог Якоб Граф с волнением ждал приема у министра народного образования и пропаганды Йозефа Геббельса. Дождь хлестал в стекла большого окна, из которого был хорошо виден огромный красный флаг со свастикой. Со двора доносился гул маршировавших по мокрому асфальту военных и грохот тяжелого мотоцикла с коляской, лавирующего между лужами. Время от времени офицер хриплым голосом выкрикивал команды окоченевшим от холода солдатам.

Граф ждал с десяти утра; он прекрасно знал, что военные действия в Испании активизировались, поэтому министр, скорее всего, очень занят. Не зря вокруг без конца сновали служащие с кипами карт, офицеры и зловещего вида люди в черных плащах.

Наконец украшенные орлом и свастикой высоченные двери распахнулись. К Графу подошел эсэсовский унтер-офицер:

– Его превосходительство готов вас принять. Проходите.

На нетвердых от волнения ногах Граф последовал за офицером.