Все были тут, заметил Род, слушая, как герольд зачитывает их имена со свитка — все, кроме королевы, Катарины Плантагенет.

Рядом с каждым из Великих Лордов сидел тощий, жилистый, сморщенный человечек, старичок, у каждого было почти истощенное лицо с горящими голубыми глазами и несколькими прядями волос, гладко зачесанных по кожистому черепу. Советники? — гадал Род. Странно, что все они выглядят настолько схожими…

Все сидели в массивных, изукрашенных резьбой креслах из темного дерева. Более крупное позолоченное кресло стояло пустым в восточной вершине стола.

Зарокотал барабан, заиграла труба, и лорды с советниками поднялись на ноги.

Огромные двойные створки восточной двери широко распахнулись, и в палату вошла Катарина.

Род стоял на посту у западной двери, у него был превосходный обзор, да такой, что вызвал у него перебои в сердце.

Облако серебристых волос вокруг изящно изваянного недовольного лица; большие голубые глаза и розовые губы; стройное детское тело с набухающими грудями и кошачьими бедрами под облегающим шелком, прижимаемым к ней еще туже широким ремнем пояса в виде буквы «Y» от бедер до пола.

Она села в пустующее кресло, положив руки на подлокотники, жестко выпрямив спину, прислонившись к позолоченному дереву.

Бром О'Берин вскочил на табурет справа от нее. Прямо напротив королевы в западной точке стола сидел герцог Логайр. Его советник нагнулся поближе, что-то шепча. Герцог нетерпеливым жестом велел ему заткнуться.

Бром О'Берин кивнул герольду.

— Великий Совет королевы открыт, — провозгласил герольд. — Высокие и великие страны Грамарий собрались. Пусть все среди них, кто добивается восстановления справедливости, подадут сейчас прошение королеве в присутствии равных себе.

Комната наполнилась молчанием.

Герцог Бурбон неловко зашевелился и откашлялся.

Голова Брома повернулась к нему:

— Милорд Бурбон, — прогрохотал он. — Вы будете обращаться к королеве?

Герцог медленно поднялся. Камзол его был украшен гербом лилии, но волосы и усы были белокурыми.

— Ваше Величество. — Герцог степенно поклонился королеве. — И братья мои, лорды. — Он кивнул головой столу вообще, затем поднял подбородок, выпрямил плечи. — Я должен протестовать, — прорычал он.

Катарина накренила спину так, что производила впечатление смотрящей на высокого вельможу сверху вниз.

— Против чего вы должны протестовать, милорд?

Герцог Бурбон опустил взгляд на ореховую поверхность стола.

— Со времен наших предков, прибывших сюда из-за звезд, крестьяне были подданными своих лордов, а лорды были подданными Великих Лордов. Великие Лорды, в свою очередь, были подданными короля… королевы, — поправился он с легким поклоном Катарине.

Губы ее сжались в тугую тонкую строчку, но она проявила выдержку и пренебрегла этим фактом неуважения.

— Сие, — резюмировал герцог, — естественный порядок человечества, дабы каждый человек был подданным человека выше его, дабы правосудие и порядок были заботой лорда; в пределах своего домена он есть и должен быть законом, подчиненным, конечно, королеве.

Снова вежливый кивок Катарине, и снова она стерпела неуважение, но руки ее крепко стиснули подлокотники кресла, так что побелели костяшки пальцев.

— И все же ныне Ваше Величество ниспровергает этот великий и длительный порядок и определяет нам судей, назначенных вами справлять правосудие в наших доменах, вопреки мудрости вашего отца, благородная королева, и его отца допрежь его, и всех ваших предков с начала рода вашего. Если мне дозволительно говорить прямо, я нахожу это почти насмешкой над нашими предками, великими и благородными, и, говоря лично за себя, я не могу потерпеть этого вашего мужлана-подчиненного, который думает помыкать мною в моем собственном доме!

Он закончил речь почти криком, пылая побагровевшим лицом на королеву.