Пока она прикидывала, кто из киевских волхвов сможет им помочь, Дивляна подошла ближе и всмотрелась в лицо лежащего. В углах рта еще виднелись следы запекшейся крови, на брови горела ссадина. Она бы могла попробовать сама, но сейчас ей было никак нельзя — сунувшись в Навий мир, она сильно рисковала душой ребенка. Ради деревлянского княжича она на это не пошла бы.

И вдруг заметила, что у него дрожат ресницы.

— Очнулся твой сокол! — позвала она Ведицу. — Без кудесника обошлось, сам назад дорогу нашел!

Уже вскоре Борислав настолько опомнился, что узнал трех окружавших его женщин и даже пытался расспрашивать об участи своих людей. Тут его утешить было нечем: большинство погибло, а остальные захвачены Аскольдом вместе с товарами.

— Радуйся, соколик, что сам жив, Макошь уберегла, чуры позаботились! — утешала его Елинь Святославна. — А там, гляди, все обойдется.

До этого случая Ведица встречалась со своим нареченным женихом всего несколько раз и полюбила его больше в мыслях и мечтах, поскольку привыкла связывать свое будущее именно с Бориславом Мстиславовым сыном. Но в эти годы она столько думала о нем, столько мечтала о встрече, что теперь он казался ей близким человеком, наконец-то обретенным после долгой разлуки. Ведица почти не отходила от жениха, чуть ли не переселилась к воеводше, чтобы преданно сидеть возле него целый день, и только ночь проводила дома, потому что строгий брат присылал за ней челядь. Елинь Святославна мало вмешивалась, оставив раненого на ее попечение. Ведица всегда увлекалась зельями, а теперь ей выпал такой случай применить свою мудрость; знаний же ее для того, чтобы исцелить разбитую голову и десяток синяков, было даже более чем достаточно. Дивляна почти не видела золовку в эти дни, разве что сама приходила иной раз проведать раненого. И тогда они сидели возле него, будто три Суденицы, пряхи Макоши — Дева, Мать и Старуха. Их благоволению Борислав был обязан тем, что его судьба, едва не приведшая к безвременному и печальному концу, вновь повернула к лучшему.

Только теперь, когда он лежал в хорошо знакомой ей избе и она сама меняла ему повязки, Ведица смогла как следует разглядеть своего нареченного. Никто не назвал бы Борислава красавцем, но это не огорчало девушку. Она готова была полюбить его таким, какой он есть, тем более что ее пылкое сердце давно уже было переполнено чувством, которое не на кого было излить. И у Борислава хватило ума и благодарности, чтобы это оценить.

— Спасибо тебе, дева, — сказал он, сжимая ее руку, когда только понял, что с ним произошло. — Дадут нам боги вместе жить… я тебя любить буду, не обижу никогда.

Ведица не удержалась от слез, услышав это, и припала щекой к льняной повязке на его голове, стараясь не потревожить рану.

— И я бы тебя любила, сокол ты мой! — зашептала она. — Да не дают нам боги счастья. Брат мой, князь Аскольд, сказал, что разрывает наше обручение. А уж как бы я тебя любила! Уж я бы какой тебе доброй женой была! Родились бы у нас деточки…

— Разрывает! — Борислав не был склонен проливать напрасные слезы, а значение сказанного невестой понял очень хорошо, несмотря на боль и тяжесть в голове. — Разрывает обручение? Он так и сказал? И люди слышали?

— Все слышали — и старейшины, и купцы, и дружина, и княгиня! Сказал, что… ну, из-за дани той… ну, Рупина, что ли, или Здвиж, я в это не слишком вникла…

Деве необязательно было разбираться в делах взимания дани, но Борислав очень хорошо знал, где чьи права. Он даже заранее, по пути сюда, был готов к тому, что киевский князь Аскольд встретит его холодно и начнет попрекать рупинской данью. Он только не ждал, как и его отец, что Аскольд воспримет этот выпад как прямой разрыв мирных докончаний и обручения. Они рассчитывали с помощью этой небольшой ссоры вынудить Аскольда поспешить со свадьбой, но просчитались, недооценили его решимость и враждебный настрой.