Темнело, все затихало. Смолк шум на Подоле, торговые гости разбрелись к своим лодьям и шатрам, раскинутым поблизости от товаров, только костры сторожей бросались в глаза, если смотреть сверху, с гор. Всходила полная луна, бросая дрожащие золотистые ковры на воду Днепра. Днепр, большой торговый путь, все более важный с каждым годом, вдруг стал дорогой не в греки или варяги, а на Ту Сторону, в Навь, ибо туда, на запад, в Закрадный мир, течет всякая река, большая и малая…
Весь вечер Дивляне и Ведице стоило большого труда вести себя как обычно. Ведица не выпускала из рук свою куколку и все шепталась с ней, а Дивляна шила, стараясь сохранять невозмутимый вид. Задолго до полуночи она легла спать, но не могла заснуть, невольно прислушиваясь к ночной тишине, хотя и понимала, что в такой дали не сможет расслышать никаких звуков со двора старой воеводши. Даже когда Аскольд пришел из гридницы, улегся рядом с женой, которая притворялась спящей, и сам заснул, она еще долго лежала без сна, пытаясь вообразить, что сейчас происходит на Щекавице.
Она думала, что придется ждать до утра, но вести пришли еще ночью. После полуночи поднялся переполох — кто-то прибежал и замолотил в ворота княжьего двора с такой силой, будто хотел возвестить о пожаре или набеге.
— Что там? — Дивляна вскинулась и толкнула Аскольда. — Исполох, будто русь… то есть козары пришли!
— Милко! — крикнул Аскольд. — Поди узнай!
Поднялась челядь, потом кто-то вбежал в истобку, где за занавеской спали князь и княгиня. Аскольд к этому времени уже откинул занавеску и сидел на лежанке, хмурясь и протирая глаза.
— Княже, княже! — вопил Вечерко, один из кметей, отряженных сторожить Борислава. Вслед за ним вбежал кто-то из челяди с факелом.
— Что такое? — Князь, в сорочке, соскочил с лежанки, чуть не сорвав занавеску. Он не ждал никаких добрых новостей, а полная луна и в нем вызывала неприятное тревожное чувство.
— Оборотень! — орал Вечерко, всклокоченный и в разорванном плаще, с вытаращенными глазами. — Оборотень он!
— Кто?
— Мстиславич! Оборотился! В волка перекинулся! Говоруху и Дрозда порвал, не знаю, живы ли! Сам я едва ушел! Оборотень! Говорил я, что оборотень он!
С полатей соскочила Ведица, в длинной белой рубашке и с растрепанной косой очень похожая на русалку.
— Что, что такое? — кричала она. — Что случилось?
— Говори толком! — Аскольд взял Вечерко за рубаху на груди и тряхнул. Его лохматые рыжие брови гневно нахмурились: он уже понял, что стряслось что-то очень нехорошее. — Откуда там оборотень? Ты не пьян?
— Да откуда — нам воеводша не наливала. А оборотень — это сам он, Мстиславич! Полнолуние же — вот он в волка и обернулся! Они, деревляне, все оборотни! Он полнолуния ждал — в силу вошел, волком обернулся и убежал!
— Убежал? — ахнула Дивляна, выглядывая из-за занавески и прикрываясь ею, чтобы дворовая челядь и кмети не смотрели на неодетую и неприбранную княгиню.
А народу уже набилась полная истобка — все полураздетые, лохматые, моргающие со сна, перепуганные и недоумевающие. Принесли несколько факелов, но Дивляна велела их убрать и зажечь светильники, чтобы не подпалили в суете утварь и волосы друг другу.
— Кто убежал? — рявкнул Аскольд, при этом слове придя в непривычное для него яростное возбуждение.
— Так оборотень же! В волка оборотился! Дрозда порвал, Говоруху куснул! Сам я еле вырвался, прямо возле носа зубищи лязгнули! Зверь, говорю же, зверь!
— Сейчас я сам тебе лязгну! — Аскольд в гневе схватил его за шиворот. — Я тебе покажу зверя! Из шкуры вытряхну!
— Что я сделаю! Смилуйся, княже! — вопил Вечерко, болтаясь в его руках. |