— Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок, — уже откровенно грубо заявил старик. — Вы своей несобранностью поставили меня перед непреодолимыми трудностями. Да‑с! Я вынужден буду выплатить своим контрагентам огромную неустойку. И все из‑за вас!

— Но при чем здесь я? — развел руками Балашов, напряженно размышляя: «Откладывает встречу, значит каналы связи могут быть». — Ведь не я же назначил в своей мастерской ревизию…

— Ох господи помилуй, да когда же вы станете деловым человеком? Никого ваши объективные причины не интересуют. Они входят в естественные издержки коммерческого риска. Поэтому вы вместе со мной должны будете разделить тяжесть неустойки.

— А сколько это будет? — настороженно спросил Балашов.

Коржаев на минуту задумался. Пошевелил губами:

— Половина вашего гонорара.

— Что‑о? Да мне же получать тогда нечего будет!

— А мне будет чего?. По‑вашему, выходит, что я, в мои‑то годы, должен из‑за вас мотаться по всей стране задаром? Заметьте, что мне суточных и проездных никто не платит.

— Ну, треть, я еще понимаю…

— Минимум — сорок пять, иначе все придется отменить.

— Помилосердствуйте, я же еле расплачусь со своими людьми.

— Хорошо. Сорок процентов, и давайте кончим этот разговор.

Балашов тяжело вздохнул:

— Давайте…

Коржаев отпил глоток теплого мутного вина и сказал:

— Обо всех возможных у меня изменениях я вам напишу.

Балашов мгновенье подумал.

— На мой адрес лучше не надо. Видите ли, у меня молодая и ревнивая жена, обладающая скверной привычкой читать мою корреспонденцию. А поскольку я ее не посвящаю в свои дела, то ей лучше ничего и не знать. Запомните такой адрес: «Большая Грузинская улица, дом сто двенадцать, квартира семь, Мосину Ю.». Он мне сразу же передаст.

— А он не любопытный?

— Все, что захотите передать мне, пишите ему. Это абсолютно надежный, мой человек. Я вам как‑то говорил о нем. Это Джага. В письме к нему так и обращайтесь, я буду знать точно, что оно от вас. Тогда и подписывать вам не надо будет.

— Хорошо, в случае чего я буду иметь в виду этот почтовый ящик.

Коржаев проиграл бой окончательно. Когда он затворил за Балашовым дверь, его одолели неясные сомнения. Этот человек хоть и лопух, но какой‑то уж очень скользкий. Непонятно почему, но он вызывает подозрение. Нет, надо быть с ним осторожнее. Коржаев только не знал, что у него почти не осталось на это времени. Той же ночью он вылетел в Одессу.

А Балашов сидел в это время у Крота в Останкине.

— Осталось мало времени. Сегодня я говорил со стариком, и мне кажется, что он уже не сможет предупредить Гастролера. Хоть он и ничего не сказал мне, но вот тебе голову на отсечение, если я ошибаюсь: к приезду Гастролера он вернется сюда, чтобы его встретить. Видимо, он не может сидеть здесь и дожидаться его.

— И что?

— Ничего. Просто давай обсудим, как лучше с ним кончать. Ты вообще‑то готов? Или как?

— Готов, — безразлично сказал Крот…

По‑латыни обозначает…

На Петровку Тихонов явился к вечеру. Бегом, через две ступени, взбежал он на второй этаж и без стука влетел в кабинет своего начальника майора Шадрина.

— Борис Иваныч! Имеем новые сведения!

— Ладно. Ты присядь, отдохни, — усмехнулся Шадрин.

— Нет, я же на полном серьезе вам говорю, Борис Иваныч! Пока фортуна стоит к нам лицом! — закипятился Стас.

Шадрин откинулся на стуле, не торопясь достал сигарету, закурил. На его длинном худом лице не было ни восторга, ни нетерпения.