|
В этом смысле сон есть отдых для мозга, ибо днем последний должен удовлетворять более строгим требованиям, которые ставит мышлению более высокая культу-ра. – Сходное состояние, образующее прямо-таки преддверие и ворота ко сну, мы можем испы-тать и при бодрствующем сознании. Когда мы закрываем глаза, то мозг создает множество све-товых впечатлений и цветов, вероятно, как своего рода отголосок и эхо всех тех световых ощущений, которые проникают к нему днем. Но рассудок (в союзе с фантазией) тотчас же пере-рабатывает эту, самое по себе бесформенную, игру цветов в определенные фигуры, образы, пей-зажи, оживленные группы. Подлинный процесс при этом есть опять-таки известного рода умо-заключение от действия к причине; задаваясь вопросом: «откуда эти световые впечатления и цвета?» – дух подставляет в качестве причин указанные фигуры и образы; они кажутся ему ис-точниками этих цветов и световых впечатлений, потому что он привык днем и при открытых глазах находить действующую причину каждого цвета, каждого светового ощущения. Здесь, следовательно, фантазия постоянно снабжает его образами, опираясь в своей деятельности на зрительные впечатления дня, и совершенно то же делает фантазия во сне – т. е. мнимая причина выводится из действия и представляется после действия, и все это с необычайной быстротой, так что здесь, как когда смотришь на фокусника, может возникнуть неправильное суждение, и то, что следует одно за другим во времени, может показаться одновременным и даже в обратной последовательности. Из этих процессов мы можем усмотреть, как поздно развилось более острое логическое мышление, строгое отношение к причине и действию, если еще теперь наш разум и рассудок непроизвольно возвращаются в своих функциях к этим примитивным формам умозак-лючения, и мы приблизительно половину нашей жизни пребываем в этом состоянии. – Точно так же поэт, художник измышляет для своих настроений и душевных состояний причины, кото-рые отнюдь не суть истинные; он в этом смысле напоминает нам прежнее человечество и может содействовать пониманию последнего. 14 Отраженное звучание. Все более сильные настроения заставляют отраженно звучать родст-венные ощущения и настроения; они как бы расталкивают память. Вместе с ними в нас что-то просыпается и сознает сходные состояния и их происхождение. Так образуются привычные бы-стрые сочетания чувств и мыслей, которые под конец, когда они следуют друг за другом с быст-ротой молнии, ощущаются уже не как комплексы, а как единства. В этом смысле говорят о нрав-ственном чувстве, о религиозном чувстве, как будто все это суть единства; в действительности же это суть потоки с сотней источников и притоков. Здесь, как и во многих других случаях, единство слова ничуть не удостоверяет единства предмета. 15 В мире нет ничего «внутреннего» и «внешнего». Подобно тому как Демокрит перенес по-нятия «верх» и «низ» на бесконечное пространство, где они не имеют никакого смысла, так фи-лософы вообще перенесли понятия «внутри» и «снаружи» на сущность и явление мира; они мнят, что глубокие чувства вводят глубоко внутрь и приближают к сердцу природы. Но эти чув-ства глубоки лишь в том смысле, что ими, еле заметно, постоянно возбуждаются известные сложные группы мыслей, которые мы называем глубокими; чувство глубоко, потому что мы считаем глубокой сопровождающую его мысль. Но «глубокая» мысль может все же быть весьма далека от истины, как, например, всякая метафизическая мысль; если от глубокого чувства от-нять примешанные к нему элементы мысли, то останется сильное чувство; последнее же свиде-тельствует для познания только о самом себе, точно так же как сильная вера доказывает только свою силу, а не истинность своего объекта. 16 Явление и вещь в себе. Философы имеют обыкновение становиться перед жизнью и опы-том – перед тем, что они зовут миром явления, – как перед картиной, которая развернута раз на-всегда и неизменно указывает на одно и то же событие; это событие – полагают они – надо пра-вильно истолковать, чтобы отсюда умозаключить к существу, которое создало картину, т. |
