Елизавета остановила его, заставила задрать рубашку, и Егор обнаружил у себя ссадину с темной полосой гематомы — след заклепки на кроссовке Бориса.

— Ерунда, не стоит беспокоиться.

— Давай полечу.

— Я же говорю, заживет…

Елизавета отняла его руку и положила на живот свою ладошку, закрыла глаза. Коже стало горячо, внутри мышц началось какое‑то странное щекочущее шевеление. Постояв с минуту, Лиза несильно надавила на живот ладонью, потом прошептала что‑то, пальцами второй руки погладила кожу вокруг ладошки, отчего по спине Егора пробежали приятные мурашки, и сняла ладонь.

Крутов глянул на живот и не поверил глазам: ссадина и гематома исчезли!

— Ну, как? — слабо улыбнулась Елизавета, открывая глаза.

— Ведьма! — искренне восхитился он, обнимая и целуя девушку так, будто они были в лесу одни. Ругань, шелест и возня приходящей в себя троицы не волновали уже ни его, ни Лизу.

В деревню они вернулись, когда совсем стемнело. Попили чаю вместе с Осипом и Аксиньей, и Егор проводил девушку домой.

— Знаешь что, давай пойдем завтра по грибы? — вдруг загорелся он. — Дядька целую корзину белых и подосиновиков приволок, а я тоже места знаю.

— Почему бы и не сходить? — кивнула Елизавета, пребывая все это время в задумчивом состоянии; она вдруг поверила, что может окончательно порвать с прошлым и начать новую жизнь. Уверенность и мастерство Крутова произвели на нее сильное впечатление. Хотя сам Крутов в душе считал, что родственник и телохранители неведомого Георгия, мужа Лизы, могут пойти и на более эффективные меры вплоть до применения оружия, а воевать Егор ни с кем не хотел.

— Тогда встаем в шесть утра и в полседьмого выходим, я стукну в окно.

О, кей?

— Ол райт, — засмеялась девушка.

В рассеянном свете фонаря, освещавшего киоск коммерсантов, загадочно и маняще блеснули ее глаза, Крутова с огромной силой повлекло к девушке, задыхаясь от чувств, не понимая, что с ним творится, он обнял ее, целуя лицо, шею, губы, грудь, и резко отодвинулся, уловив тревожный толчок сердца и удержав язык от признания в любви. Его остановил не рассудок, а некое высшее чувство, глубинное понимание сути явления, видение ауры девушки. Эти слова не следовало произносить под влиянием минуты, чтобы не разочаровать Елизавету впоследствии и не разочароваться самому. На ум пришли строки Константайна, потрясшие когда‑то Егора:

Не раньте ангелов словами.

Они открыты, словно дети.

Дарите ласку им. За ней И сходят к нам созданья эти…

И тогда она, женским чутьем угадав, что творится в его душе, сама обняла его и поцеловала…

Прервал их объятия и полет в астрале лишь скрип двери дома: отец Елизаветы вышел на улицу, чтобы посмотреть, кто стоит с его дочерью.

***

В семь утра они перешли по мостику через ручей, впадающий в маленькую тихую речку Добрушку, и углубились в лес, простиравшийся на десятки километров на север и восток Брянщины.

Крутов был одет, как завзятый грибник, в спортивный костюм, ветровку, головной убор под названием панама и кеды — вместо сапог; в руках он нес вместительную ивовую корзину и подаренный бетдаггер вместо грибного ножика. Елизавета, впервые увидев необычной формы нож, попросила его поносить, но Крутов дал ей всего лишь подержать «летучую мышь», способную резать, колоть и рубить.

На девушке были джинсы, футболка, ветровка, платок и сапожки, а корзину она несла вдвое меньшую — туесок из березовой коры.

Оба понимали, что поход за грибами лишь предлог побыть вдвоем, однако делали вид, что выбрались в лес, чтобы плюбоваться природой, насладиться ее вечным покоем и отдохнуть от городксого шума, и обоим эта игра нравилась, будто к ним вернулись школьные годы, беззаботная и ветреная юность.