Я подумал, подумал и спросил:

— Ваша любовь к мороженому не связана с вашим пребыванием в заморозке?

Он посмотрел на меня внезапно остекленевшими глазами. Потом отвел глаза, потом снова посмотрел на меня. Я опять почувствовал, что мысль его карабкается и срывается, карабкается и срывается. Я не думал, что вопрос этот вызовет у него такую тяжелую работу, и уже готов был извиниться, как вдруг, багровея и с мучительной подозрительностью глядя мне в глаза, он выдавил:

— Это… Это некорректный вопрос… Это идиотский вопрос…

Я кивнул головой, полностью соглашаясь с ним. И он теперь уже уверенно продолжил:

— Абсурд! Я проиграл двадцать четыре варианта — нет ответа. Вы что решили, что во время заморозки при помощи капельницы вводят в организм мороженое?

— Нет, конечно, — сказал я, — я сморозил глупость.

— Сморозил, — переспросил он удивленно, — почему именно сморозил?

Тут я в самом деле случайно произнес это слово. Глаза его опять остекленели, и мысль его опять начала карабкаться и срываться.

— А что, если заморозить меня на месяц, — сказал я, чтобы вернуть его мысль в нормальное русло, — а там посмотрим?

— На месяц?! — встрепенулся он. — Но это же нерентабельно! Заморозка слишком дорогое удовольствие.

— Все-таки я подумаю, — сказал я тупо.

— Ну что ж, подумайте, подумайте, — кивнул он и вдруг язвительно добавил: — Если это занятие для вас не слишком обременительно.

Он отвернулся в сторону моря и даже замурлыкал неаполитанскую песенку, как бы вспоми-ная Капри и гораздо более достойного собеседника-писателя.

Я здорово утомился от этого могучего безумца, но почему-то сейчас именно, когда послед-нее слово осталось за ним, как-то неловко было его покидать. И ведь всегда последнее слово оставалось за ним! Сколько можно?!

И вдруг случилось неожиданное. На «Амре» появилось маленькое праздничное семейство с маленькой девочкой в белом платьице и широком черном поясе. Видно было, что они местные. Мужчина несколько раз поздоровался с сидящими в ресторане и подошел к продавщице мороженого. Девочка, увидев моего собеседника, хотя он был спиной к ней, скорее всего узнав его по тельняшке, бросила руку матери и, расплескав платьице, побежала на него, крича:

— Дедушка Ленин! Дедушка Ленин!

Посетители ресторана, нежно улыбаясь, провожали ее глазами. Некоторые, видимо новички, привстали с мест, чтобы посмотреть, кого она имеет в виду. Мать и отец девочки тоже улыба-лись. Мой собеседник стремительно обернулся на ее голосок и расставил руки, чтобы поймать ее. Топоча башмачками, девочка подбежала и окунулась в его объятия. Мой собеседник вскочил и несколько раз подбросил девочку, каждый раз цепко и точно ловя ее своими сильными руками.

Девочка доверчиво взлетала, подмигивая от плотного сопротивления морского воздуха и с улыбкой прислушиваясь к наслаждению полетом. Кто-то из посетителей «Амры» успел щелкнуть фотоаппаратом и обессмертить эту трогательную встречу.

Наконец он посадил ее на колени. Девочка сияла. Сиял и мой собеседник. Девочка смотрела на меня и от избытка доброжелательности вдруг сказала:

— Плиятного аппетита, дяденька писатель.

Я торжествующе посмотрел на своего собеседника, давая ему знать, что моя слава не уступает его славе. Он сделал вид, что не понял меня. Но тут я совершил ошибку, спросив у девочки:

— Откуда ты знаешь, что я писатель?

— Папа сказал, — улыбнулась девочка и, продолжая сиять, махнула рукой в сторону отца.

Мой собеседник издал сухой, желчный смешок, намекая на совершенно формальный харак-тер такой славы.