— Ну… — Старик почесал подбородок. — Как я уже сказал, едва ли кто это заметит.

— Бог заметит. Бог хорошую работу ценит, дурную же порицает.

— Ну, довольно, — оборвал его командир отряда. — Кончай проповедовать. Бери эту штуку и трогай. Совсем неблизкий переход нам предстоит.

Когда Иисус нагнулся, чтобы поднять крест, капли крови упали на чистую, свежеоструганную поверхность. Старик, будто смирившись с этим, тяжело вздохнул и сказал:

— Да, вес. Даже для такого, как ты. Тебе нужно найти эту самую точку равновесия — так ее, кажется, называют.

— Центр тяжести. Я знаю, — ответил Иисус и поморщился от боли, когда крест лег на его плечо в том месте, где была содрана кожа и кровоточила рана.

Он нашел центр тяжести, и крест, слегка качнувшись, замер — равновесие было установлено. Он знал, что сильнее всего будет страдать от боли в руках, поддерживающих крест, а не от раздражающих ссадин, которые вскоре натрет на коже громадный кусок дерева.

— И все-таки хорошая работа, — произнес старик, обращаясь к командиру. — Теперь, когда он поднят, можешь рассмотреть его получше, господин. Ну что, все? — Обернувшись к мальчику, он заявил: — Можем теперь закрывать мастерскую, малыш. Как говорится, vale, schalom, andio и все прочее в этом духе.

Место, где совершались казни, было на вершине горы, которую из-за ее очертаний называли Голгофой, что означает «лобное место». Гора эта находилась и, разумеется, до сих пор находится к юго-западу от Иерусалима — сразу же за городской стеной.

Молодой командир сказал:

— Да, нелегкий будет путь. Больно тебе? Ничего, скоро все закончится. Ну, не так скоро, конечно…

Итак, переход начался. Чтобы поддерживать темп движения, один из солдат бил в небольшой барабан восточной работы. Другой нес под мышкой табличку с богохульной надписью на трех языках. Иисус, шедший впереди, чтобы его можно было поднять ударами плети, если он упадет, или подгонять, если он начнет отставать, старался идти быстрее и держать свою окровавленную голову прямо. Однако крест был слишком тяжел. Приближаясь к главной улице города, проходившей с востока на запад, они могли уже слышать, как шумит огромная толпа, звенят мечи и младшие командиры из оцепления отдают приказы. Эта толпа собралась вовсе не для того, чтобы увидеть идущего на казнь Иисуса, — людям хотелось выразить свое отношение к предстоящей гибели двух зелотов, которые не более чем за четверть часа до того прошли этой же дорогой, неся на плечах перекладины для крестов.

Толпа — странное животное. Она, несомненно, имеет свою собственную душу, абсолютно непохожую на души людей, ее составляющих. В это время, благодаря освобождению Вараввы, ярость толпы, вызванная осуждением на казнь Иовава и Арама, приобрела несколько иной характер. Варавва шел во главе большой группы людей и был хорошо виден. Толпа громко приветствовала его и поздравляла с освобождением. Когда появился Иисус, многие прочли надписи на табличке и были крайне раздражены его притязанием на царскую власть. Но они не могли знать, было ли это притязание самого Иисуса, или здесь таилось что-то иное — может быть, просто наглая издевка римлян. Иисус казался более огромным, чем когда-либо, — человек, похожий на спокойного, невозмутимого буйвола, весь в крови, с неимоверно тяжелой ношей на спине. Тот факт, что люди никогда прежде не видели подобного креста (обычная процедура, как я уже говорил, предполагала наличие съемной перекладины), вызвал в них благоговейный страх и замешательство. Мгновение стояла полная тишина, затем над толпой вдруг послышались рыдания женщин. Некоторые шепотом говорили, что одна из этих женщин — статная, державшаяся с благородным достоинством — мать преступника.