— Хлеба, парни, еврейского хлеба, и с вами ничего плохого не случится.

— Что? Чего вы хотите? — спросил Иофам.

Сержант заговорил на плохом арамейском:

— Это называется реквизиция. Армию нужно кормить. От Дамаска до Иерусалима долгая-долгая дорога.

— Это Назарет, — ответил Иофам. — Галилея. Здесь не римская территория.

— Неужели? Вот не подумал бы! Мы, конечно, могли бы поспорить об этом за квартой вина, да времени нет. Коль уж я заговорил об этом, нет ли тут у вас приличного вина? Хорошо, хорошо, спасибо за припасы.

Когда они выходили из лавки, молодой назарянин по имени Наум пробормотал им вслед:

— Божье проклятье на ваши головы! Римляне, чтоб вас… Пусть Бог Израиля, Бог поднебесного мира, сразит вас. И Он это сделает. Кости римлян будут гнить на нашей святой земле. Будьте вы прокляты, римские твари.

И он сплюнул.

— Я не все уразумел из сказанного, — добродушно сказал нагруженный хлебом солдат, — но это звучало не очень-то хорошо.

— Плевок я как-то сразу уразумел, — произнес второй воин весьма уродливого вида.

— Оставьте его в покое, не обращайте внимания, — сказал им командир, за плечами которого было двадцать лет службы. — Ты в Иерусалиме еще много таких встретишь. Их называют зелотами. Безумные ублюдки. — И, любезно поклонившись Иофаму, он повел своих людей к лошадям.

— Хочешь подраться, да? — с ядовитой усмешкой обратился к Науму Иофам. — Это тебя до добра не доведет. Они сейчас повсюду, римляне-то. И царство Израильское развеется, как пыль на ветру.

Ветер развеял пыль, оставленную римской конницей, стих стук копыт, войско ушло в сторону Иерусалима. Судя по всему, в Иерусалиме оно теперь было необходимо. Потому что в Риме только что закончилась одна власть и начиналась другая.

Август умирал. Он лежал на своем смертном ложе, окруженный теми, кого называл друзьями. Тут же толпились лекари, сенаторы, консулы, а также друзья Тиверия — человека, который должен был стать преемником Августа. Разумеется, сам Тиверий тоже находился здесь. Да, не забыть бы еще и прокуратора Римской Иудеи, который как раз в эту пору проводил в столице империи свой отпуск. Август произнес свои последние слова, тщательно следя за артикуляцией, — словно призрак актерства пролетел над смертным ложем:

Сатурнин понял смысл фразы и кивнул, затем покачал головой. Тиверий громко прошептал:

— Что он сказал?

— Это по-гречески.

— Я знаю, что по-гречески, но что это значит?

— «Комедия его жизни окончена. Если она доставила нам хоть какое-то удовольствие, мы, когда актер покидает нас, должны проводить его рукоплесканиями».

— Он имеет в виду настоящие рукоплескания? — Тиверий был не из самых сообразительных. — Он шутит напоследок, — произнес он немного погодя, не слишком уверенный в правильности сказанного. По чести говоря, Тиверий был не слишком уверен в правильности чего бы то ни было, что и покажет в дальнейшем вся его карьера.