Я растянулся на нарах, закрыл глаза, все же надеясь, что придет безопасная, безболезненная пустота, но увидел его, свою жертву. Он притаился в какой-то темной подворотне, хорошо мне знакомой. Он прятался, он выжидал момента, чтобы напасть. Но не на меня. На очень близкого мне человека. На мою мать. Это было связано с Грецией. Там он не смог меня достать и вот сейчас готовился нанести новый удар.

Нет, мне рано менять адвоката. Он прав, совершенно прав. Человек, которого я убил, – совсем не жертва. Скорее уж жертва я. Он разрушил мою жизнь, довел до преступления. А может, в этом-то и состояла его главная цель – сделать меня убийцей?

Я вскочил, прошелся по тесной камере, снова улегся. Перед глазами опять возникло его лицо. За секунду до выстрела. О чем он подумал? О том, что я не смогу нажать на спуск? Сейчас я в этом совсем не уверен. Возможно, он знал, что нажму, рассчитывал на это.

Закрываю глаза и оказываюсь в белом страшном коридоре – он следует за мной. Открываю – он с ехидным смехом ретируется. Закрываю снова и иду по улице, наполненной витринами, – он отражается в них. Прогоняю видение, но он посылает легким взмахом руки меня в новое: Греция, ночь, разбитая о скалы яхта. Лицо человека, которого я убил, накладывается на лицо адвоката. Да ведь они похожи. Как похожи противоположности: черное – белое. И оба не оставляют в покое, и оба заставляют вспоминать то, что вспоминать невыносимо. Только цели у них разные: у одного – оправдать убийство, у другого – обвинить в нем, измучить меня еще больше, сделать мою жизнь невозможной.

С громким скрежетом лязгает замок массивной двери. Оказывается, уже наступил вечер – мне приносят ужин. Не чувствуя вкуса, быстро съедаю его и снова валюсь на нары – спорить с моими мучителями.

Ночь проскакивает незаметно – ни отдыха, ни облегчения не принося, – и я опять попадаю в тяжелое, как трудные роды, утро.

Проходит много времени, прежде чем я окончательно успокаиваюсь. Сколько? Недели, месяцы, годы? Пытаюсь подсчитать – не получается, спрашиваю у адвоката, но он дает такой многословный ответ, что я совершенно запутываюсь. А впрочем, все равно. Меня больше ничто не тревожит, ничто не интересует, ничто не в состоянии причинить мне боль. Воспоминания затерлись и перестали быть мучительными. Лицо человека, которого я убил, сливается с прочими лицами – я уже не могу отделить их одно от другого. Теперь я наконец впал в настоящую спячку. Допросы следователя, разговоры с адвокатом казались какими-то не особенно обременительными сновидениями, которые проплывали мимо, не задевая меня. Я в них попросту не участвовал. Я и в жизни, в своей собственной жизни отказался участвовать. Но тут…

Сначала был суд. Я отнесся к нему вполне равнодушно, решение меня не интересовало. Приговорят к десяти годам, к пожизненному – какая разница? Время для меня остановилось и больше ничего не значило. Обвинитель и защитник отчаянно сражались за мою душу, а мне не было никакого дела до того, кто из них выйдет победителем. Мой сон не прервется – так думал я. И страшно ошибся.

Меня оправдали и выдворили на свободу.

Яркие краски, громкие звуки, буйные запахи жизни оглушили меня, как только я оказался за воротами тюрьмы. Первым желанием было повернуть назад, но двери такого безопасного пристанища были закрыты наглухо. Беляев с торжественной улыбкой – мне показалось, слегка злорадной – распахнул дверцу машины и пригласил садиться. С тоской посмотрев на утраченную обитель, я полез в салон.

– Ну вот, все закончилось, – сказал адвокат, – все самое плохое для вас позади.

Я кивнул – разговаривать было слишком утомительно.