– Что же вы себя не подлечите? – неожиданно для себя самого спросил Листровой. Он еще не успел закончить фразу, а уже пожалел о том, что она вырвалась; она звучала издевательски. Но сидящий напротив него человек не обиделся, а спокойно и серьезно ответил:

– Совестно.

Листровой глубоко, порывисто вздохнул.

– Вы все же как‑то виноваты… считаете себя виноватым в происшедшем?

– Да. Косвенным образом.

Листровой подождал несколько секунд, глупо, но страстно надеясь, что Симагин еще что‑нибудь скажет – но не дождался.

– Вас, вероятно, заберут от меня, – проговорил он. – Непосредственно в комитет. Будут разматывать сами, я чувствую. Завтра или, скорее, послезавтра.

– Не успеют, – ответил Симагин. – Если за сегодняшний день я не справлюсь с ситуацией, то…

– То что?

– То, признаться, мне станет все равно, что со мной будут делать. Но я все‑таки надеюсь, что справлюсь.

– Кто вы? – тихо спросил Листровой.

– Мой паспорт у вас. Полистайте сызнова.

Листровой несколько раз затянулся дымом. Обколотил труху с истекающего зыбкими сизыми волокнами кончика сигареты.

– Я могу вам чем‑то помочь, Андрей Андреевич?

Впервые Симагин помедлил с ответом, и Листровой уже решил, что слишком пережал и потерял все, чего за последние десять минут достиг, что подозреваемый снова замкнулся и не скажет больше ни слова. Но Симагин вдруг опять улыбнулся – улыбка, несмотря на корку крови, у него оставалась такая, что Листровой едва не заулыбался в ответ – и сказал:

– Вы мне очень помогли. Очень. Вы даже не представляете, насколько мне стало легче.

– Чем помог? – растерялся Листровой.

Симагин чуть наклонился вперед:

– Скажите по совести, если б ваше начальство не торопило вас с моим осуждением и не рвалось бы навесить на меня июльские дела, и если бы не вторгся в вашу епархию бедняга Бероев… ему, кстати сказать, сейчас тоже очень туго, и тоже из‑за меня, он тоже перед жутким выбором поставлен… Если бы не все это, вы ведь не заговорили бы со мной сегодня, а еще некоторое время пытались сами разобраться в происходящем? Правда?

Листровой считал, что, прокручивая утром варианты будущего разговора, предусмотрел все и подготовился ко всему – но такого он не ожидал. У него даже слегка отвисла челюсть. Но он быстро взял себя в руки.

– Правда. Да.

Подозреваемый тепло смотрел на него заплывшими от фингалов глазами.

– Вы принадлежите к замечательному типу людей, которые на усиление давления совершенно непроизвольно, не из гордыни, а по внутренней чистоплотности, отвечают усилением сопротивления. Я очень рад, что даже столь мощное… довольно мощное уже, как ни говори… суммарное давление не превысило ваших способностей к сопротивлению. Я буду брать с вас пример, честное слово.

Многое слышал Листровой от сидящих на этом стуле. Очень многое. Однако все былое разнообразие не шло ни в какое сравнение с этим сомнительным, но, возможно, именно поэтому очень лестным комплиментом. Хотя мелькнула в нем и унизительная нотка. Наверное, так король мог бы похвалить своего… даже не барона, а камердинера. Впрочем, чего от них ждать. Если баба у него – царица Савская, то и он – не меньше, чем Соломон… Ненавижу монархический строй.

Листровой только усмехнулся и сказал с иронией:

– Постараюсь оправдать высокое доверие.

– Я серьезно, – возразил Симагин. – Мне сегодня предстоит преодолеть чрезвычайно мощное давление, и я еще не знаю как.

– Вероятно, я только понапрасну извлек вас из камеры и оторвал от дела, – почти обиженно и оттого немного с издевкой сказал Листровой.