|
Он смотрел, хотя и недостаточно внимательно, на жилой дом, деревянное двухэтажное здание старой постройки. Еще несколько минут назад в двух окнах на втором этаже горел свет, оттуда доносились музыка, веселые голоса и взрывы смеха, но теперь все огни в доме были погашены, и стоящий в кустах человек слышал лишь завывания ветра и приглушенный шум уличного движения. Человек стоял в кустах не по собственной воле. Он был полицейским, звали его Цакриссон, и больше всего на свете ему хотелось оказаться в любом другом месте.
Гюнвальд Ларссон вышел из машины, поднял воротник и натянул меховую шапку на уши. Он пересек широкое шоссе, прошел мимо заправочной станции и зашагал по грязному размокшему снегу. Дорожная служба наверняка не хотела тратить свои запасы соли на этот неиспользуемый участок шоссе. Дом стоял в 75 метрах дальше, чуть выше уровня дороги и под острым углом к ней. Ларссон остановился, огляделся вокруг и тихо позвал: – Цакриссон? Человек в кустах вздрогнул и подошел к нему. – Плохие новости, – сказал Гюнвальд Ларссон. – Тебе придется отдежурить еще два часа. Изаксон заболел. – О черт! – воскликнул Цакриссон. Гюнвальд Ларссон посмотрел на дом, поморщился и оказал: – Тебе следовало бы стоять на склоне. – Конечно, если бы я захотел отморозить себе задницу, – мрачно ответил Цакриссон. – Если бы ты захотел иметь хороший обзор. Что‑нибудь происходило? Цихрнсон покачал головой. – Почти ничего, – сказал он. – Там было что‑то вроде вечеринки. Похоже, теперь они уснули. – А Мальм? – Он тоже спит. Свет у него в квартире погас три часа назад. – Все это время он был один? – Кажется, да. – Кажется? Кто‑нибудь выходил из дома? – Я никого не видел. – Что же в таком случае ты видел? – За то время, что я здесь стою, в дом вошли три человека. Парень и две девушки. Они приехали в такси. Думаю, они участвовали в той вечеринке. – Думаешь? – иронически произнес Гюнвальд Ларссон. – Черт возьми, а что же мне еще остается предположить? У меня ведь нет… Зубы у Цакриссона так стучали, что ему было трудно говорить. Гюнвальд Ларссон окинул его критическим взглядом и сказал: – Ну, так чего же у тебя нет? – Рентгеновских лучей в глазах, – мрачно ответил Цакриссон. Гюнвальд Ларссон был строг и не считался с тем, что у других людей могут быть свои слабости. В полиции его достаточно хорошо знали, и многие его побаивались. Если бы Цакриссон знал его получше, он бы никогда не решился так себя вести, другими словами, вести себя естественно, но даже Гюнвальд Ларссон не мог совершенно игнорировать тот факт, что его подчиненный устал и замерз, а следовательно, его состояние и наблюдательные способности вряд ли улучшатся в последующие несколько часов. Он понимал, что нужно делать, но вовсе не собирался из‑за этого прекращать наблюдение. Он раздраженно хмыкнул и сказал: – Ты замерз? Цакриссон издал глухой смешок и попытался соскрести льдинки с ресниц. – Замерз? – иронически переспросил он. – Я чувствую себя так, словно меня засунули в пылающую печь. – Ты здесь не для того, чтобы развлекаться; – сказал Гюнвальд Ларссон. – Ты здесь для того, чтобы работать. – Да, конечно, но… – А твоя работа заключается и в том, чтобы уметь тепло одеваться и правильно двигаться. В противном случае ты превратишься в статую снежного человека, и если что‑нибудь случится, не сможешь двинуться с места. И тогда, возможно, тебе не будет так весело. |
