Михал. Я чищу зубы по вечерам…

Катурян. Но я не помню, чтобы я просил тебя красть маленьких детей и мучить их с особой жестокостью.

Михал. Я не мучил их с особой жестокостью. «С особой жестокостью»… Мне кажется, это больше напоминало…

Михал показывает, как ожесточенно разрубает кого-то.

Это больше было похоже на…

Михал показывает, как он одним резким движением отсекает воображаемые пальцы и затем изящным движением выбрасывает их.

Или на…

Михал показывает, как он засовывает в рот девочки два яблочных человечка и заставляет ее проглотить их.

«С особой жестокостью». Это слишком. Я ничего не делал, о чем бы ты меня не просил, так что, знаешь, не изображай, пожалуйста, невинного младенца. В каждой твоей истории с кем-нибудь случается что-нибудь ужасное. Я всего лишь проверял, настолько они реалистичны. Потому что мне всегда казалось, что некоторые из них совсем не похожи на правду (Пауза.) Но знаешь? Вот, что я понял: некоторые из них вполне реалистичны.

Катурян. Но почему же ты не захотел разыграть одну из моих добрых историй?

Михал. Потому что ты таких не пишешь.

Катурян. Ну почему? У меня таких много.

Михал. Ну… да… две.

Катурян. Так я тебя спрашиваю, почему же ты не захотел разыграть одну из моих добрых историй?

Михал. Ну хорошо.

Катурян. Знаешь почему? Потому что ты садист, мелкий гадкий психованный извращенец, которому нравится убивать детей. Каждый мой рассказ был плодом моего доброго сердца, и, черт тебя побери, у тех, кто их читает, они должны вызывать точно такие же ответные чувства.

Михал. Конечно… Но мы никогда бы не узнали это, если бы не попробовали. (Пауза.) Мне не понравилось убивать детей. Меня это раздражало. Это было так мучительно долго. И я совсем не собирался убивать этих детей. Я хотел всего лишь отрезать пальцы у мальчика и заставить девочку съесть лезвия.

Катурян. Ты хочешь сказать, что ты этого не знал: если отрезать пальцы у мальчика и заставить девочку съесть лезвия, то они умрут?

Михал. Вот теперь знаю.

Катурян берет его голову в свои руки, как бы пытаясь понять хоть что-нибудь.

Человек, который меня пытал, кажется, на моей стороне. Он говорил, что это целиком твоя вина. Ну все-таки… в основном, твоя.

Катурян. (пауза) Что ты сказал ему?

Михал. Правду.

Катурян. Какую конкретно правду?

Михал. Я сказал ему: все, что я делал с детьми, я взял из рассказов, которые ты писал и потом читал мне.

Катурян. Ты это сказал следователю?

Михал. Да. И это было правдой, ты же знаешь.

Катурян. Это не правда, Михал.

Михал. Правда.

Катурян. Нет.

Михал. Признайся, ведь ты писал рассказы о том, как убивают детей?

Катурян. Да, но…

Михал. Ты читал их мне?

Катурян. Да…

Михал. Теперь скажи, должен ли я был после всего этого выйти на улицу и убить целую кучу детей? (Пауза.) «Да, конечно», – вот самый правильный ответ. Поэтому я не понимаю, когда ты говоришь мне: «Это неправда». И не надо говорить мне, что я отморозок и извращенец. Просто ты мой брат и я люблю тебя. Ты только что двадцать минут рассказывал мне историю про парня, главная цель в жизни которого – сжечь как можно больше детей на костре. Это твой герой! И я сейчас не критикую тебя. Он превосходный герой. Он превосходный герой. Он напоминает мне меня самого.

Катурян. Чем это он тебе себя напоминает?

Михал. Ну хотя бы тем, что он тоже убивал маленьких детей. Хотя бы этим.

Катурян. Человек-подушка никогда никого не убивал, Михал. Умершие дети все равно бы окончили жизнь в страшных мучениях.