Катурян. (пауза) Получается что, старик предполагал, что глухой мальчик поймает самолетик?

Тупольски. Да.

Катурян. А…

Тупольски. А вы разве так этого и не поняли?

Катурян. Нет. Мне показалось, что мальчик случайно схватил его, это была случайность.

Тупольски. Нет. Старик хотел спасти мальчика. Поэтому он бросил самолетик.

Катурян. Ага.

Тупольски. Он мастер бросать самолетики. Он во всем мастер.

Катурян. Зачем он тогда отошел от окна, словно ему не интересно?

Тупольски. Ну нет. Это другое. Он отвернулся от окна потому, что он был мастером бросать самолетики. Ему даже не нужно было смотреть, долетит ли он до цели. Он подумал только: «О… маленький больной мальчик… Они все обожают бумажные самолетики. Он обязательно схватит его и спрыгнет с рельс». (Пауза.) Так стало понятней?

Катурян. Мне кажется, это можно сделать понятней.

Тупольски качает головой, раздумывая, затем приходит в себя, осознавая свое неоспоримое превосходство.

Я знаю, как это можно сделать понятней…

Тупольски. Молчать! Мне не нужен литературный консультант.

Катурян. Да нет же, я просто пытаюсь…

Тупольски. Вы могли бы сделать понятней, если бы сказали, жива или мертва была маленькая девочка, которую вы замучили три дня назад и засунули в землю! Я думаю, что многое бы прояснилось. И, наверное, я бы смог сделать вам понятней – а я сейчас очень зол, – если бы сказал вам, что собираюсь сжечь ваши рассказы, даже не взирая на те обещания, которые я дал.

Тупольски берет пачку рассказов и спички.

Сделать понятней?

Катурян. Умоляю, Тупольски. Ваш рассказ был действительно очень хорош.

Тупольски. Мой рассказ лучше, чем все ваши рассказы.

Катурян. Ваш рассказ лучше, чем все мои рассказы.

Тупольски. И всем без исключения понятно, что старик хотел именно спасти глухого мальчика.

Катурян. Кристалльно ясно.

Тупольски. (пауза) Я знаю, почему тебе не понравилось. Маленький глухой мальчик в финале все-таки не сдох!

Катурян. Мне, правда, понравилось, Тупольски. Не надо ничего делать. Не надо жечь мои рассказы, не надо. Мне, правда, понравилась ваша история. Я был бы счастлив, если бы ее написал я. Честно.

Тупольски. (пауза) Да?

Катурян. Да.

Пауза. Тупольски спокойно кладет рассказы на место.

Тупольски. Я не сожгу эти рассказы. Я человек слова. Если партнер держит свое слово, я держу свое.

Катурян. Я знаю. Я уважаю вас. Я понимаю, что вам все равно, уважаю я вас или нет, но даже не взирая на это, я скажу, что уважаю вас.

Тупольски. Ну хорошо, а я уважаю вас за ваше уважение. А вам, кстати, не кажется странным, чего это мы с вами выбрали такой благодушный тон? Мне даже теперь немного стыдно от того, что я должен прострелить вам голову через двадцать минут.

Тупольски улыбается. Катурян впервые всерьез задумывается о факте своей смерти.

Катурян. Мммм…

Улыбка покидает уста Тупольски. Пауза.

Тупольски. Нет, я, конечно… Некоторые ваши рассказы весьма любопытны. Некоторые мне просто нравятся.

Катурян. Какие, например?

Тупольски. (пауза) Я оставил у себя один рассказ, «Человек-подушка», так что ли он называется… В нем есть что-то доброе. (Пауза.) Мне близка эта идея. Если ребенок гибнет в детстве, то в этот момент он на самом деле не одинок. Рядом с ним есть кто-то добрый, мягкий, кто протянет руку, кто-то такой… И все-таки смерть – это выбор ребенка, что бы там ни говорили. В этом есть какое-то успокоение. Да. Это не бессмысленная трагедия.

Катурян. (кивает головой. Пауза) Вы потеряли своего ребенка?

Тупольски. (пауза) В отличие от старины Ариэля, я не вступаю в интимные беседы с заключенными.

Катурян кивает головой.