— Ты первый, — сказал я. — Получится у тебя?

— Копыта прекрасно помогают сохранить равновесие.

Он выбрался из пещеры с кладкой яиц и начал подниматься вверх по наклонной плоскости с такой легкостью, словно прогуливался по цветущему саду. Когда он почти добрался до верха, я тоже начал карабкаться. Но наши передвижения потревожили паучиху-мать. Я услышал, как, быстро приближаясь, шуршат ее лапы.

— Я не могу выстрелить, Энди! — вскричала Лотос. — Ты мне мешаешь!

В ответ я начал выкрикивать какие-то слова, которые, наверное, мне лучше было бы держать при себе, и тут мохнатые лапы, обхватив меня за талию, оторвали от стенки. Сопротивляться ее цепкой хватке было бесполезно. Но она не была готова к такому весу. Паучиха покачнулась, потеряла равновесие, и мы оба покатились вниз, завернули по ходу туннеля — она отчаянно дрыгала ногами — и упали с высоты двадцати футов на дно пещеры.

Я сидел верхом на паучихе.

Она завопила. О Боже, какие это были вопли! Они многократным эхом отразились от стен. Несмотря на сумасшедшее биение сердца, я оглядел пещеру и увидел, что, судя по экскрементам, это гнездо, где обитает несколько пауков. Пока что мы здесь были одни, но вопли привлекут других насекомых.

Я почувствовал что-то мокрое и взглянул вниз. Моя нога застряла у нее в кишках. Во время падения она упала на спину, и я оказался верхом на ее брюхе. Челюсти ее подрагивали. Я выдернул ногу и обнаружил, что все еще сжимаю в руке нож. У меня выступила испарина, сердце бешено билось, я думал только о том, чтобы мне не выронить свое единственное оружие.

Паучиха дернула головой, пытаясь сбросить меня. Я ударил ее ножом в глаз, как это раньше сделала Лотос, вытащил лезвие, и из раны хлынул поток слизи. Она завопила, заглушая крики своих сородичей, уже переполнявшие пещеру, и в ярости покатилась по земле. Меня отбросило к стене, где я нашел валун и спрятался за него.

Паучиха продолжала танец смерти, неуклюже дрыгая лапами в разные стороны.

Притаившись за камнем, я плотно сжимал поврежденную руку, как будто давление могло облегчить боль, и боялся взглянуть на рану до тех пор, пока не увидел собственными глазами, что паучиха мертва и больше не бросится на меня. Умерла она не сразу — долго билась в агонии. Когда я наконец посмотрел на свою руку, то заметил, в чем причина боли: из мяса торчал маленький кусочек кости. Голова у меня кружилась, я чувствовал себя тысячелетним стариком; мне казалось, что я старше самой Вселенной.

Сверху, из туннеля, в который упали мы с паучихой, послышалось громкое шуршание. Голова у меня закружилась еще сильнее, рука горела нестерпимо, в мозгу пронеслись нарисованные страхом многочисленные образы паука-самца, один другого омерзительнее. Я не без труда поднялся на ноги, словно у меня под ногами была тонкая прослойка воздуха, а не дно каменистой пещеры. Мои глаза казались мне раскаленными углями, вставленными в больные глазницы, а голова — куском льда, она таяла. Пошатываясь, я выбрался из пещеры и двинулся к туннелю, в конце которого мерцал свет, надеясь, что он выведет меня из смрадного подземелья. Означает ли этот свет свободу или же это сияние конца моей жизни?

В конце туннеля я обнаружил разветвление. Стены там становились стеклянными, и туннели извивались лабиринтом под поверхностью Харрисбургского кратера. Меня встретили вспышки бирюзово-малиновых потолков, отражавших мое искаженное болью и страхом лицо словно цветные зеркала. Тысячи моих лиц разных цветов, размеров, форм и структур. Как будто зеркальная комната на карнавале. Реальность отодвинулась от меня еще дальше, головокружение и лихорадка усилились. Я повернул вправо, а вместе со мной — тысяча моих изображений, искалеченная армия в коридорах вечности.

Моя рука превратилась в пылающее дерево, корни которого уходили мне глубоко в грудь и оплетали легкие.