Казанова своей крадущейся походкой подошёл к столу, врубил приёмник в сеть и из динамиков тотчас донеслачь знакомая мелодия Игоря Саруханова:

Казанова закачал головой в такт ритму, мелодия менту явно пришлась по душе. Взял стаканчик и вытряхнул из него ручки и карандаши. Ливанул в стакан из графина с отстоянной водой, бросил подогреватель и сыпанул на дно щепотку чая из целлофанового пакета, оказавшегося в одном из выдвижных ящиков.

Сане чая оперок не предложил. Зажал. Козлина, что и требовалось доказать.

— Пельмененко, вот ты молодой и в музыке наверняка разбираешься, скажи мне, хера он там поёт? Скрип колеса или скрипка лиса?

— Без понятия, — ответил Саня, не испытывая особого желания развязывать диалог. Тем более обсуждать отечественную попсу в общем и Игоря Саруханова в частности.

— Ясно, — вздохнул оперок. — А дочка мне говорит, что правильно — скрипка лиса. Ну да ладно. У тебя другие проблемы сейчас, а я тебе попсой мозги сушу.

Мент подошёл к столу следака, взял листок с протоколом допроса майора Слабодрыщенко, заскользил по нему глазами. Понадобилось несколько секунд, чтобы понять что к чему и разобраться в ситуации.

— У-у… у нас тут уголовочка наклевывается, — протянул он. — Все по серьёзке.

Продолжил чтение, добравшись до показаний Сани. Начал читать их.

Пельмень с невозмутимым выражением лица наблюдал за тем, как кончики губ оперка медленно расплылись в улыбке. Хотелось его самую малость обломать и сделать так, чтобы хорошее настроение у мента улетучилось.

— У вас, товарищ мент, чай закипает, — буркнул Саня.

Оперок оглянулся.

— Блин!

Зачитавшись допрос, Казанова действительно пропустил момент, когда кипятильник вскипятил воду. И когда подбежал к розетке, дабы выдернуть штекер кипятильника — вода начала неистово кипеть и булькать, задорно переливаясь через край граненого стакана, аккурат на какие-то документы в бумажных папках.

— Ну вот какого лешего! — возмутится он собственной неаккуратности.

Казанове пришлось убрать документы, теперь залитые чаем, но из за того, что места в этом скворечнике имелось крайне мало, пришлось их тупо бросить на пол. Те же, что промокли сильнее, оперок положил на батарею. Правда на дворе как бы было лето и отопление не работало.

Мент оперся о стол, скрестил ноги, отхлебнул чай с сюканьем.

— Сочувствую, кстати, обычно Веня все до конца доводит, он у нас дотошный следак и имеет один из самых высоких показателей раскрываемости, — сказал он с невозмутимым и отрешенным выражением лица.

Хотелось в ответ спросить — дядя Петя, вы дурак? Все же вслух Саня сказал другие слова.

— Мы ничего не делали из того, что вы мне шьёте, — также спокойно возразил Пельмень. — Или то, что я рассказал на допросе Вениамину Юрьевича — это преступление?

Казанова лишь пожал плечами. Мол, хрен его знает — преступление или не преступление, но тебя пацан жаль. По крайней мере, именно таким был посыл выражения его лица.

— Ну вот у Саруханова — это скрип колеса или скрипка лиса? Есть вопросы без ответов, понимаешь?

Саня не ответил, задумался.

И вообще, Пельменю отчего-то виделось, будто опер прекрасно осведомлён, что на Саню шьют уголовное дело. Это слегка раздражало, что мент зачем-то пудрит ему голову. Возможно, что стоило помолчать и закруглить с ментом разговор, но Пельмень все таки продолжил.

— Стало быть от бати малолетнего Тимофеева у вас заява уже есть?

Судя по тому, что батя Малого прилетел в участок в течение получаса и теперь грозился оторвать яйца следаку Слабодрыщенко, ни о какой заяве не могло идти речи в принципе.