Потом наконец до меня дошла суть происходящего. Транслятор!

Ну конечно!

Трубочки с надписями и головоломки – это не два разных предмета. Это две детали одного предмета, и их нужно соединять. Они работают только вместе. И это вовсе не записывающее устройство, как я подумал раньше.

Это была машина, которая превращает неразвитые языки примитивных рас в язык Высших.

Стин мгновенно поняло, с чем имеет дело, и захотело, нарушая все договоренности, загнать в аппарат свой драгоценный каламорианский. Может быть, это действие способствовало подъему расовой гордости, но, похоже, оно похоронило наши надежды на взаимопонимание с роботом. Теперь в трансляторе сидит дюжина фраз, не имеющих никакого отношения к английскому языку. Ни один транслятор, как бы хорош он ни был, ничего толком не переведет, если его хозяин будет убежден, что бормотание Стин Стин и то, на чем говорят все остальные, – один и тот же язык.

Я предупредил Стин Стин, что, если оно повторит этот номер, я сверну ему шею. Оно посмотрело на меня довольно злобно, но отступило. Судя по всему, оно уже добилось всего, чего хотело.

Я наклонился к аппарату. И понял: я не знаю, что говорить.

Слова не шли с языка. Стин Стин, наверное, произнесло пылкий панегирик каламорианскому народу, перечислило все его непревзойденные достоинства, но я не собирался ему-ей подражать. К тому же во мне проснулась старинная боязнь микрофонов. Я стоял, нелепо согнувшись, и пытался придумать какое-нибудь полезное и достойное заявление.

Робот попытался подбодрить меня:

– Говорите ваши слова сюда.

Я спросил:

– Какие слова? Любые?

Молчание. Хихиканье Стин Стин.

– Меня зовут Том Райс, – сказал я. – Я родился на планете Земля, наша звезда называется Солнце. Мне исполнилось двадцать два года.

Я остановился, думая, что машине нужно время, чтобы переварить эти несколько предложений, давал ей передышку, прежде чем запустить следующую порцию. На самом деле останавливался зря – теперь я это знаю.

– Говорите еще слова, – попросил робот.

– Язык, на котором я сейчас говорю, называется английский, продолжал я.

– Это один из самых главных языков Земли. Мой коллега, обратившийся к вам до меня, говорил по-каламориански. Этот язык используют на другой планете в другой солнечной системе далеко от нас.

Я говорил и видел, как цепочки иероглифов Высших пробегают по поверхности трубочки. Аппарат превращал мою устную речь в письмена Высших.

И транслировал их. Не знаю, облегчало ли это роботу понимание. Когда я пишу «Дихн рууу мирт корп», я фиксирую звуковой рисунок речи робота при помощи нашего алфавита, но ни на шаг не приближаюсь к пониманию этого текста.

Наверное, все-таки как-то облегчало, потому что активный словарь робота пополнялся с каждой минутой этой странной односторонней беседы.

– Скажи имя второго, – попросил он.

– Оно – Стин Стин с Каламора. Мы прилетели сюда, чтобы узнать как можно больше всего о тех, кто построил этот сейф и оставил вас там.

– Скажи больше имен вещей.

Я принялся указывать пальцем и называть: сейф, пещера, дверь, дверной проем, корабль, небо – перечислил все, во что мог ткнуть. Осторожно подбирая слова, я дал роботу понять, что нам известно, что со дня сооружения сейфа прошло очень много времени. Я попытался объяснить, что мы – ученые, археологи, которые откопали руины станций Высших, нашли там множество вещей, оставшихся от них, но никто из разумных существ, населяющих эту часть Галактики, никогда не видел живого Высшего. И так далее.

Робот изучал надписи, плывущие по поверхности трубки, с нарастающим интересом – по крайней мере, мне так показалось, – но от комментариев воздерживался и только время от времени подгонял меня просьбами продолжать.