И она, конечно, не оправдывается – оправдываться перед Берией бесполезно. Вместо униженного лепета смело заявляет ему в лицо:

«Я абсолютно доверяю советской власти. Но если мой муж виновен – тогда сажайте и меня вместе с ним. А невиновен – выпускайте».

– И ведь представьте, Надечка, – с тихой гордостью завершает она рассказ, – он меня послушался. Пусть не сразу, пусть через год – но освободил мужа... Только брак наш, увы, все равно распался. Не захотел любимый мою репутацию чернить, я ведь на сцене Главного театра танцевала, а он – бывший политзаключенный...

История, конечно, красивая. Только Надя на следующий же день раскопала в архивах своей «исторички»: про визит балерины к Берии и про ее разговор с ним – все правда. А вот муж не вернулся к Крестовской вовсе не из-за ее карьеры. Просто влюбился, будучи в лагерях, в женщину, работавшую там врачом. И остался с ней...

Но разве ж прима-балерина, пусть и совсем теперь немощная, признается, что кто-то когда-то осмелился ее бросить?..

Надю просто восхищала непоколебимая уверенность Крестовской в себе – в собственной красоте, таланте, обаянии. Зеркал для нее словно бы не существовало, а если балерина и видела в них дряхлую, немощную старуху, то не верила, что это она сама. А уж когда Лидия Михайловна впадала в свои, как деликатно выражалась домработница Люся, мечтания – тогда она и вовсе преображалась. Спина сразу совершенно ровная, голова гордо откинута, глаза сияют, и даже морщины разглаживаются. Жаль только, что в этом состоянии, на грани помешательства и яви, она несла всегда исключительный бред. То начинает пенять дирижеру, что он принимает ее за артистку второго состава, и восклицает гневно:

– Что вы себе позволяете? Разве не знаете, что Юрий Файер для остальных всегда играл, как обычно, и только для меня ускорял темп до предела?

А еще в самое первое их чаепитие вдруг на Надю напустилась:

– Как ты сидишь? Плечи сгорблены, грудь впалая, подбородок чуть не в тарелке. Да тебя не в кордебалет надо ставить, а в билетеры! Впрочем, нет. У нас в театре билетеры и то куда достойней выглядят!

Верная Люся – очень переживавшая из-за балерининых помрачений – тогда виновато взглянула на гостью и прошептала:

– Не обижайся, Надя... Сейчас у нее пройдет.

Но Митрофанова и не обиделась. Наоборот, распрямила изо всех сил плечи, вскинула голову – и даже удостоилась снисходительной похвалы:

– Сойдет. Научись еще двигаться – тогда в подружки невесты тебя поставлю...

Глупо обижаться, если у человека заскоки. Да и права балерина: сидеть прямо – лучше, чем сутулиться.

Надя даже с Егором Егорычем примирилась – блеклым человечком, что столь невежливо встретил ее сначала. Не подружились, конечно, но больше не враждовали. Мужика тоже понять можно.

...Егор Егорович официально считался личным секретарем Крестовской, а фактически являлся «смотрителем за все». Выступал проводником между старческой немощью и реальной жизнью. Покупал продукты, оплачивал счета, сдавал в химчистку одежду, возил бабулек по врачам. Следил, чтобы обе скрупулезно принимали все положенные лекарства. И, конечно, оберегал старух от всевозможных мошенников, которые так и вились вокруг набитой антиквариатом квартиры.

...После первого Надиного чаепития, когда она уже покинула жилище балерины, Егор Егорович нагнал ее во дворе. И на сердитый вопрос девушки: «Что вам еще нужно?» – виновато улыбнулся:

– Вы простите, что я на вас с порога набросился. Я все сейчас объясню. Я ведь вовсе не злодей какой-то и уже понял, что вы желали Людмиле только добра. Но дело в том, что Лидия Михайловна и Люся – они ведь совсем как дети малые иногда… Сколько раз уже было: приходили в дом какие-то люди.