— Сороковых?

Док поднимает на меня взгляд.

— Они все пронумерованы.

— Да, это я заметил, — нетерпеливо перебиваю я. — Но в чем смысл? Зачем здесь пронумерованные двери и замороженные люди?

Док смотрит на девушку с закатными волосами.

— Спроси у Старейшины.

— Я спрашиваю у тебя.

Док поворачивается ко мне.

— Я отвечу, если ты скажешь, как попал сюда. Все двери, ведущие к лифту, заперты.

— Та, что на четвертом этаже, была открыта.

Он прищуривается.

— И ты просто случайно наткнулся на незапертую дверь на четвертом этаже?

Секундное колебание.

— Я нашел в Регистратеке чертежи корабля. Там был второй лифт.

Я не выдам Ориона. Он не виноват, что я попался.

Док напряженно думает — вид у него отсутствующий.

— Так все-таки, — повторяю я, снова глядя на нее. — Кто это?

Док проходит мимо ее стеклянного контейнера к столу у дальней стены и возвращается с пленкой. Запускает программу, вводит код и прикладывает указательный палец к идентификатору личности. Потом что-то набирает одной рукой.

— Номер сорок два, сорок два. Ага. Она из второстепенных.

— Что? — наклоняюсь так, чтобы мое лицо оказалось вровень с ее. Словно кто-то вылил желтые, оранжевые и красные чернила в стакан с водой — вот такие у нее волосы; пряди вьются, водопадом струятся с головы, концы сворачиваются в спирали на дне контейнера, Как может быть второстепенным человек с волосами цвета заката?

— Ее родители, по-видимому, специально запросили для нее место, — продолжает Док, прокручивая файл на пленке. — Они, кажется довольно важные птицы: мать — биоинженер, у отца — серьезный армейский чин. Повезло ей. Не многим второстепенным позволили лететь. Места для груза не так много.

Удивленно моргаю. Она — груз? Второстепенный груз?

— Зачем она здесь? Все они — зачем? Зачем нам нужен целый уровень замороженных людей?

— Об этом, — Док убирает пленку, — ты спросишь Старейшину.

— Как будто его словам можно верить, — шепчу я девушке с закатными волосами. Док не слышит.

Интересно, какого цвета у нее глаза. Сощурившись, разглядываю сквозь лед. Ресницы мне видно — они длинные и рыжевато-желтые… Черт! Я не подозревал даже, что такие ресницы вообще бывают! — но веки плотно запечатаны. Ясно только одно: если кожа у нее белоснежная, волосы огненные, а ресницы — оттенка солнечных лучей, то кто знает, какие цвета могут жить в ее глазах?

— Старший.

Не нужно оборачиваться, чтобы понять, что это сказал Старейшина, но я все же поворачиваюсь к нему лицом, не отрывая ладони от стеклянного контейнера, словно я в силах защитить девушку от его взгляда.

— Как ты сюда попал? — отрывисто спрашивает Старейшина. Он сердится, но я не уверен, что на меня.

Прежде чем я успеваю открыть рот, Док заявляет:

— Должно быть, я оставил дверь незапертой. Медсестра не могла найти одного из пациентов, которым пора было принимать лекарства, я отвлекся и забыл об осторожности.

Ну, это вовсе чепуха. Я ведь знаю, что Док не оставлял дверь на четвертом этаже открытой — он ведь не знал, как я сюда добрался. Но все же во мне шевельнулось уважение: чтобы солгать Старейшине, нужно немало храбрости.

— Идем, — говорит мне Старейшина.

— Я хочу знать, почему она… почему здесь столько замороженных людей.