— Я же говорю — ничего.

— Точно?

— Да.

— Эктор, это правда? — шепчет мать, прикрывая рот салфеткой.

— Понятия не имею, — так же конспиративно отвечаю я.

Победоносно, почти с радостью, она восклицает:

— Я с самого начала говорила — здесь что-то нечисто! Правда, Шарлотта?

— А теперь, — продолжает Рейтуз, — святой безгрешный Видок пробрался к вершинам жандармской иерархии. И если нужны еще доказательства его коварства и пронырливости, достаточно вспомнить одно обстоятельство, муссировавшееся во всех газетах. Видок, представьте себе, организовал отряд жандармов в штатском. Называется «группой безопасности» и комплектуется исключительно из воров, дезертиров и прочих негодяев — одним словом, из отребья, составлявшего в разное время его ближайшее окружение. — Он улыбается в кружевную манжету. — Нельзя не восхититься дьявольским бесстыдством этого человека. С полного согласия графа д'Англе и месье Анри, он преуспел в стирании последней границы между добром и злом. Те, кто призван защищать закон, теперь уже ничем не отличаются от тех, кто его попирает.

— Я слышал, — произносит Кролик, — он заставляет бандитов делиться с ним добычей. А тех, кто отказывается, упекает за решетку.

— О, Видок просто образцово-показательный представитель своего вида, — качает головой Рейтуз. — Научные исследования недвусмысленно продемонстрировали, что ум преступника не способен исправиться. Можете вырядить его во фрак, можете дать ему работу. Но сколько ни таскай его в церковь и на Елисейские Поля, он все равно примется за старое. — Монотонная речь Рейтуза окрашивается трагическими нотками. — Боюсь, изменения в их сердцах необратимы.

— Эктор, — шепчет мать, опять прикрываясь салфеткой, — если ты еще раз позволишь этому человеку войти в дом, то я не знаю что.

— Но он не…

Я хочу сказать, что он не входил в дом. Но осекаюсь, вспомнив — его — здесь — сидящего, развалившись, на том самом стуле, на котором сейчас сидит мать. Ругающегося, глушащего вино и заплевывающего столовую миндальным тортом и недоеденной картошкой. При одной мысли об этом у меня щекочет губы. Пожалуй, я бы даже расхохотался, если бы не голос Рейтуза, в котором начинают звучать едва заметные металлические нотки.

— Месье Эктор, вы не рассказали, чего именно хотел от вас этот Видок.

Я прокашливаюсь. Потом еще.

— Боюсь, я не вправе рассказывать.

Он не настаивает. А зачем? За него это с радостью сделают Ростбиф и Кролик.

— Нет, вправе. Скажите, пожалуйста!

— Ну же, месье Эктор!

— Не клещами же из вас вытаскивать?

— Королевской семье понадобился новый врач, в этом дело?

— Ха! Всем известно, что у короля обострилась подагра.

— Без сомнения, стоит королю Людовику принять дозу… Прошу прощения, месье Эктор, что это за философский камень, который вы добываете? Вечно я забываю.

Я объясняю, что мои исследования вряд ли будут им интересны.

— Как вы можете так говорить? — восклицает Рейтуз с изумлением. — Разве вам не известно, что вы на устах у всего университета? Мои друзья стажеры рассказывают, что месье Эктор, когда даст волю чувствам и окончательно разнесет в щепки лабораторию, поразит мир своими открытиями. — С озадаченно приподнятыми бровями он оборачивается к Ростбифу. — Я ведь прав, так говорят?

— О, еще бы! От месье Эктора ожидают великих свершений.

— И разве нам не повезло общаться с ним здесь, в его родных пенатах? Мы должны записывать свои впечатления для будущих биографов.