Посидели они тогда по-людски, дедову наливку выпили. И уехал Валерка, с собой не позвав. Ночью Ольга завыла белугой, бабка крепилась, да потом и сама расплакалась. Заглянуло счастье в их дом, да не задержалось. Утром бабка, увидев красные глаза Ольги да обкусанные до синевы губы, проворчала: «Не убивайся, девка. На твоего жеребца еще хомут не сшили. Рано ему еще в стойле стоять. Верь, у меня глаз наметанный».

Глаз у бабки действительно оказался наметанный. Она первой заметила произошедшую в Ольге перемену. Косилась, как-то по особенному гремела по утрам посудой, накрывая стол к завтраку, но до поры молчала. Ольга по привычке долго нежилась в постели, и бабкина возня, сопровождаемая перезвоном мисок, только раздражала. Прошла неделя, потом другая, и Ольга, почуяв в себе неладное, притихла.

Вчера вечером бабка молча, без обычных вздохов и комментариев смотрела очередную серию «Санта-Барбары». Потом выключила подслеповатый «Рекорд», аккуратно завесила экран вышитой салфеткой. Зажгла лампадку под иконой, чего не делала с поминок деда, долго и старательно молилась, строго поджав губы. Потом вздохнула, глаза сделались прежними, лучистыми и добрыми. Подошла к сидевшей на диване Ольге, погладила по голове и сказала:

— Завтра до зари к Горюн-камню сходи, девка. Грех, конечно, но Матерь Божья простит. Она баб строго не судит. Что нас судить, мы и так всю жизнь маемся. А ты сходи непременно. Что будет, то и будет. А к докторше под нож всегда успеется.

И научила, как надо идти к камню.

Ольга открыла глаза, камень чернел прямо впереди, шагов десять до него, не больше. Свет едва проникал в лощину, в сумраке, замутненном туманом, он казался гладкокожим зверем, с трудом вытащившим свою тушу из озера да так и уснувшим, едва отползя от берега.

Ольга развела руками холодные от росы ветки ольховника, вышла на полянку и крепко зажмурилась. Дальше надо было идти только вслепую, да еще спиной вперед. Если упадешь, предупреждала бабка, сразу уходи, не оглядываясь на камень. Значит, не хочет он тебя, не подпускает. А пойдешь к камню против его воли, выжжет изнутри, ни докторша, ни даже профессора не помогут.

«На зарю оборотясь, иду, не боясь, к камню черному, — шептала Ольга, осторожно ступая по мокрой траве, подошвы резиновых сапожек скользили, чтобы не упасть, приходилось ставить носок одной ноги впритык к каблуку другой. — То не камень лежит, то дева спит. На сырой земле, на голой спине, жар от девы идет, огонь в ней живет. Огонь-горюн, сожги, что мертво, обогрей, чему жить. Как есть, так и быть».

Едва договорила, нога ударилась о что-то твердое, Ольга взмахнула руками, подогнула колени, готовясь упасть спиной на землю. Но вместо этого тяжело, до искр из глаз плюхнулась на камень. Сжала зубы, чтобы не закричать от страха и боли, уткнулась лицом в колени и стала ждать. В голове была одна мысль:

«Получилось!» Бабка наставляла, что именно так, на последнем слове заговора надо сесть на камень, тогда все и получится.

Ольга ждала, прислушиваясь к своим ощущениям.

Сначала был только холод. От камня, как и полагалось, сквозило тянущим, влажным холодом. Ничего необычного. Потом снизу через копчик по спине поползла слабая волна тепла.