— Вы многого хотите.

— Мне больше некого спросить — никого нет, кто был бы непредубежден. Однако если вы предпочтете не отвечать из-за вашего положения…

— Дело не в этом, просто мне трудно ответить на ваш вопрос. Это очень серьезная проблема. Официально я здесь для того, чтобы поддерживать порядок и гарантировать честные и справедливые выборы. Однако иногда я становлюсь в тупик Из негров, с которыми мне приходилось сталкиваться, может быть, только треть имеет достаточное образование и понимание ситуации, чтобы сознательно голосовать и занимать государственные должности. Еще треть можно научить, поскольку эти люди действительно хотят быть хорошими гражданами. Но последняя треть — это настоящие воры и безнравственные негодяи, которые считают, что свобода означает то, что они навсегда освобождены от работы.

— Я думаю, то же можно сказать о большинстве только что освобожденных от рабства народов, — заметила Летти.

Он кивнул:

— Вы правы. Но, к сожалению, складывается впечатление, что радикальные республиканцы предпочитают привлекать для работы в учреждениях представителей последней группы. Эти негодяи с готовностью устраиваются на выборные должности, чтобы иметь возможность брать взятки. А образованные негры — это в основном те, кто при старом режиме прислуживал в домах белых и до сих пор разделяет убеждения и представления своих бывших хозяев. Единственное исключение, которое приходит на ум, — это бывший слуга Тайлера, Брэдли Линкольн. Если бы можно было привлечь побольше таких, как он, мы бы чего-нибудь достигли.

— Вы хотите сказать, что нынешнее правительство штата действительно такое плохое… каким его представляют нам редакторы газет Нового Орлеана? Летти не могла скрыть своего потрясения.

— Хуже не бывает. Дать неграм право голосовать, сделать их настоящими гражданами — само по себе это достойное стремление. Но то, как это делают республиканцы, превратило Законодательное собрание в сборище мародеров. У них нет других целей, кроме мелкой мести и наживы. Если бы армия Севера занималась таким грабежом, ее нужно было бы перевешать до последнего солдата. Иногда я чувствую себя так, как если бы победил противника в честном бою, а теперь мне приказано не давать ему подняться, пока пируют стервятники.

— Это тяжкое обвинение, полковник. Разве нет?

— Как вам будет угодно, — Он пожал плечами.

— Но неужели вы оправдываете действия людей, которые, скрываясь за белыми простынями, терроризируют окрестности?

— Я этого не говорил. Мы делаем все, что можем, чтобы положить конец вылазкам ночных всадников. Но меня ничуть не удивляет, что эти вылазки происходят. Эта так называемая Реконструкция навязывается людям, которые с оружием в руках отстаивали свои убеждения во время самой длинной и жестокой войны, какую когда-либо знала эта страна. Удивительно не то, что они сопротивляются, а то, что это еще не вылилось в новую гражданскую войну. Поверьте мне, если Юг когда-нибудь встанет на ноги, сможет сам кормить себя и кое-что откладывать, все начнется снова. В конце концов, что им терять?

— А их жизни, их дома?..

— Во время войны они не жалели своих жизней, остановили их только голод и нехватка оружия. Мы сжигали их дома, опустошали их поля, а они все равно сражались. Глупо втаптывать таких людей в грязь. Так их не покорить, так мы превращаем их в смертельных врагов. А что до домов, которые мы им оставили? то сборщики налогов отбирают их налево и направо.

— Но ведь у многих еще остались огромные поместья, такие, как Сплендора, — усмехнулась Летти.

— А что такое поместье? Дом и земля. Их нельзя счесть или потратить. Большинство плантаторов — бедняки при доме и земле.