Впрочем, в обучении Рэнни и мальчиков тоже было много взлетов и падений. Проведенные с ними часы приносили Летти большую радость, но все же встречались и трудности. Уровень развития Питера вполне соответствовал его возрасту, зато знания Рэнни и Лайонела оказались настолько одинаковыми, что поначалу Лети растерялась, а потом стала проводить с ними уроки по одному плану. Несколько раз она пыталась убедить их присоединиться к вечерним занятиям, но у Рэнни тут же начинались головные боли. А так как по утрам у него их как будто не было, она в конце концов перестала настаивать.

Именно с Рэнни Летти было труднее всего. Его прогресс был очень неравномерным. Продвижение вперед и откат назад как будто зависели от его настроения, состояния здоровья, погоды и даже от того, держит Летти его за руку или нет. Создавалось впечатление, что чем больше она тратит на его обучение сил, тем медленнее он все постигает. Бывали случаи, когда он смотрел на нее с такой пустотой в глазах, что это выводило ее из себя и она готова была раскричаться. Иногда даже ей казалось, будто он делает это нарочно, чтобы разозлить ее. Но временами Рэнни демонстрировал такие вспышки острого интеллекта, что Летти чувствовала боль в сердце при мысли о том, что он утратил.

Один из таких случаев произошел не в классной комнате, а в палисаднике тетушки Эм, на закате. Летти рвала цветы, чтобы поставить их в чудесную вазу с изображением старого Парижа на столик у своей кровати. Привлеченная дурманящим ароматом душистого табака, она шагнула к клумбе, и ее движение вспугнуло целую стайку бабочек. Они взлетели и кружились вокруг Летти, тихо и изящно помахивая крылышками густого коричневого цвета с золотистой полоской по краям и голубыми пятнышками. Одна из бабочек уселась ей на грудь, другая на юбки. Завороженная, Летти стояла неподвижно и старалась не дышать.

Она и не знала, что Рэнни наблюдает за ней, пока он не вышел из-за куста роз и не подошел ближе. Казалось, он полностью погружен в созерцание бабочки на ее корсаже. Протянув руку самым естественным движением, в котором не было ничего настораживающего, он прикоснулся к груди Летти указательным пальцем, слегка подтолкнул бабочку, и прелестное создание доверчиво взобралось ему на палец.

— Nymphalis antiopa, — сказал он тихо, и в голосе звучало удовлетворенное любопытство. — Траурница.

Так же тихо Летти спросила:

— Вы собираете бабочек?

Он покачал головой:

— Я никогда не смог бы проколоть их булавкой.

— Но вы назвали ее по-латыни и совершенно правильно!

Рэнни поднял голову, в его ясных глазах мелькнула тревога, а потом они вдруг медленно помутнели, как будто упала занавеска.

— Правда?

— Вы знаете какие-нибудь другие названия бабочек? — настойчиво спросила Летти, но момент был упущен.

— Нет, — ответил он. — Я ничего не помню.

Позже, ночью, Летти стала размышлять. Бабочки и саранча. Латинские названия и латинские изречения… В ту ночь, когда они видели Шипа в обличье священника, Рэнни оставался в Сплендоре под присмотром Лайонела из-за очередного приступа головной боли. А был ли этот приступ?..

«Я становлюсь смешной», — сказала себе Летти. Конечно же, человек, который сидел через стол от нее за ужином, покорно сносил ее разносы за неаккуратность на занятиях и кормил кур на заднем дворе, не мог застрелить убийцу-джейхокера, отбить пленника у целого отделения солдат или выставить на посмешище сборщика налогов О'Коннора.