— Элизабет! — прошептала я.

Она очень медленно подняла веки. На ее губах появилась слабая улыбка.

— Привет, Лин, — проговорила она.

Мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова.

— Дорогая, с тобой все в порядке? — спросила я.

Это был жутко глупый вопрос, но я не могла придумать ничего другого.

— Абсолютно, — ответила она. — Я не боюсь.

Впервые с тех пор, как я узнала о несчастье с Элизабет, мне захотелось плакать. Слезы душили меня, они каким-то комом застряли у меня в горле, мешая говорить. Я увидела, что ее губы опять зашевелились.

— Береги Филиппа, — еле слышно сказала она.

— Обязательно.

Она еще раз улыбнулась. Потом ее глаза закрылись, как будто она страшно устала. Ослепленная слезами, я побрела к двери, которую открыла передо мной монахиня. Филипп ждал в коридоре.

Я взяла его под локоть. Мои пальцы так сильно вцепились в его руку, что казалось, они проникают в тело.

— Выслушай меня, — сказала я. — Элизабет любит тебя. Она всегда любила тебя. Иди и поцелуй ее, пусть она умрет счастливой.

Я не видела его лица. Слезы застилали мне глаза. Я услышала его шаги. Чья-то холодная и твердая рука обняла меня за плечи и повлекла за собой по коридору.

— Пойдемте, — услышала я ласковый голос матери-настоятельницы.

Мы вместе спустились вниз. Она провела меня в свой кабинет.

— Вот, выпейте, — сказала она, подавая мне мензурку.

Я сделала так, как она говорила, просто потому, что была не в силах спорить. Я почувствовала, как микстура обожгла мне горло, и, поставив мензурку, сжала руки, чтобы сдержать накатывавший на меня приступ рыданий.

— Вам надо держать себя в руках, — посоветовала мать-настоятельница, — я сомневаюсь, что Элизабет Батли несчастлива.

— Дело не в этом — просто у нее было так мало хорошего в жизни, так мало счастья, и мне хотелось бы, чтобы она пожила подольше и нашла хоть частичку того, чего была лишена.

— Возможно, ее ожидает еще большее счастье, — проговорила мать-настоятельница.

Я подняла на нее глаза, и с моих губ сам собой сорвался вопрос:

— Вы уверены, что после смерти есть жизнь?

— Совершенно уверена, — просто ответила она.

Внезапно ее лицо озарилось внутренним светом, превратившим морщинистую старуху в настоящую красавицу.

Я больше ни о чем не успела ее спросить, так как дверь открылась, и вошел Филипп. Он был бледен, и я поняла, что, несмотря на свое внешнюю сдержанность, он очень переживает и подавлен. Он опустил на мое плечо руку, как бы пытаясь успокоить меня. Потом он повернулся к матери-настоятельнице.

— Может, нам стоит остаться? — спросил он. — Что мы можем сделать?

— Ничего, — ответила она. — Думаю, вам лучше отвезти вашу невесту домой. Леди Батли будет здесь минут через сорок. Я могла бы позвонить вам, если вы хотите с ней увидеться.

— Позвоните мне в том случае, если я понадоблюсь ей, — сказал Филипп. — Дайте мне знать, если состояние изменится, хорошо?

— Конечно, — проговорила она. — Вы будете в Чедлей-Хаусе?

— Мы сейчас едем туда, — ответил Филипп.

Я протянула руку матери-настоятельнице.

— До свидания, спасибо.

— До свидания, моя дорогая. Да благословит вас Господь.

Нашу машину окружила стайка мальчишек, мечтавших потрогать серую краску.