Густав Эмар. Черная Птица
Когда срок отпуска кончился, полковник Курти, поцеловав жену, вернулся на свой пограничный пост; но, получив тяжелую рану в одном деле, принужден был подать в отставку. Сидячий образ жизни, на который он был теперь обречен, сильно тяготил его, привыкшего к деятельной жизни на воздухе. Но он не решался жаловаться, так как больше всего на свете боялся огорчить жену, которую обожал и от которой имел двух прелестных детей, мальчика и девочку, – грациозных крошек, серебристый смех и милый лепет которых легко рассеивали мрачные складки на лбу полковника; но эти складки сейчас же снова собирались на его мужественном лице. Раз вечером госпожа Курти, сама уложив по обыкновению детей спать, так как она никому не доверяла этой обязанности, – распорядилась, чтобы приготовили чай, и стала слушать рассказ мужа о его прежней жизни, о битвах и красотах природы, которые он разворачивал перед ней, невольно сопровождая свои воспоминания плохо скрытыми вздохами. В разгар одного из описаний чудной местности госпожа Курти вдруг положила руку на плечо мужа и сказала мягким, звучным голосом: – Как, должно быть, прекрасно то, о чем ты говоришь! – О, да! – ответил полковник, подавляя вздох. – Не правда ли, мой дорогой Лионель, – продолжала она, – ты сожалеешь об этом просторе, об этой деятельной жизни, полной неожиданности и интереса? Ты должен задыхаться в узких улицах нашего города, в стенах этих домов! – Что делать, милая Лаура, ведь, я уже не солдат! Мне остается только свыкнуться с теперешним положением. – Да, и ты страдаешь еще более от того, что, из боязни огорчить меня, стараешься не показать этого. – Лаура! – вскричал он. Молодая женщина продолжала с некоторым волнением, немного насмешливо: – И причина этого – только одно нежелание высказаться. – Это еще что ты там болтаешь! – Я говорю, милый Лионель, что ты эгоист; ты не понимаешь, что я тоже страдаю, что я чувствую себя почти несчастной. – Ты страдаешь? Ты несчастна, ты, Лаура? О, Бог мой! – вскричал он в тяжелом волнении. – Да, друг мой, – сказала она, – и еще по твоей вине. – По моей вине! – Конечно! Как, ты не замечал, милый Лионель, с какой радостью, если не сказать с восторгом, я слушаю каждый вечер твои интересные рассказы? Ведь я задыхаюсь не меньше тебя в этом городе; я думаю о том, как хорошо было бы нашим детям расти на свободе и свежем воздухе, и тихонько спрашиваю себя, что заставляет тебя жить в этой каменной тюрьме, которую даже солнце не в состоянии согреть, когда мы могли бы быть так счастливы на какой-нибудь плантации на границе?! Слова жены подействовали на полковника, как удар грома. Не зная, слышит ли он их во сне или наяву, он смотрел на нее с таким комическим удивлением, что та покачала годовой и сказала со смехом: – Теперь ты все знаешь! – Так ты говорила серьезно? – спросил он нерешительно. – Никогда в жизни не говорила серьезнее, Лионель! – Ты хочешь жить на границе, на новых землях? – Я считала бы себя счастливой тогда. – Но в таком случае почему ты не сказала мне об этом раньше? – Я ждала, – ответила она с очаровательной улыбкой, – я надеялась, что тебе самому придет в голову эта мысль. Но когда увидела, что ты упрямо хранишь молчание, то поняла, что должна заговорить первая. – Благодарю, дорогая, я счастлив, что так вышло. Но подумала ли ты о том, что перед нами откроется совсем новая жизнь? – Я этого и хочу, мой друг. |
