Сожалеть о тех шагах, которые он уже предпринял, бесполезно. Вопрос в том, как ему действовать теперь.

Где она находится? В будке телефона-автомата? Пытаясь восстановить в памяти разговор, он понимает, что слышал на заднем плане звук… Собаки! Хор завывающих, поющих, лающих собак. Ездовые собаки. Упряжка, готовая вот-вот отправиться. В то же мгновение ему становится совершенно ясно, где она находится — на базе отдыха компании в Абиску.

Маури осторожно кладет трубку Теперь он менее всего заинтересован в том, чтобы разбудить Дидди. Затем он снова берет трубку и вытирает ее уголком простыни на кровати Дидди.

Эстер задвинула пустую кастрюлю из-под макарон под кровать. Пусть стоит там. Она надела на себя черную одежду, которая была на ней на похоронах матери, — черный джемпер и брюки от «Линдекс».

Тетушка наверняка хотела, чтобы она надела юбку, но была не в состоянии на этом настаивать. Эстер держалась еще более замкнуто, чем обычно. И не только от горя. В ней кипела злость. Тетушка пыталась объяснить:

— Мама не желала, чтобы мы говорили тебе. Хотела, чтобы ты готовилась к выставке, а не волновалась за нее. Она запретила нам тебе рассказывать.

Так что они ничего ей не говорили. До того момента, когда скрывать уже стало невозможно.

Вернисаж выставки Эстер. Множество людей, которые пьют глинтвейн и едят имбирное печенье. Эстер не замечает, чтобы они разглядывали картины — но, кажется, это и не предполагается. Две газеты берут у нее интервью, ее много фотографируют.

Гунилла Петрини тянет ее за собой, чтобы познакомить со всякими важными особами. На Эстер надето платье, она чувствует себя в нем очень странно. Она радуется, когда в зале появляется тетушка.

— С ума сойти! — восторженно шепчет Марит и озирается по сторонам. Затем она корчит гримаску, обнаружив, что глинтвейн безалкогольный.

— Ты разговаривала с мамой? — спрашивает Эстер.

Выражение лица тетушки меняется. Она отводит глаза, на лице отражается внутренняя борьба, и это заставляет Эстер спросить:

— Что такое? Что-нибудь случилось?

Ей очень хочется, чтобы Марит ответила: «Ничего, все в порядке». Но тетушка произносит:

— Нам надо поговорить.

Тетушка с Эстер отходят в угол помещения, которое постепенно заполняется людьми — они целуются в щечку, пожимают друг другу руки и между делом иногда бросают взгляды на картины Эстер. Постепенно становится шумно и жарко, и мозг Эстер в состоянии лишь частично воспринимать слова тетушки.

— Ты наверняка обратила внимание, что мама начала ронять предметы… что она не в состоянии держать кисть… поэтому поручала тебе закрашивать фон… она не хотела, чтобы ты знала… сейчас, когда у тебя выставка и все такое… мышечная болезнь… а теперь еще легкие… она не могла дышать.

Эстер хочется крикнуть — почему? Почему никто ничего не сказал ей? Выставка! Как они могут думать, что ее волнует эта проклятая выставка!

Мать умерла на второй день Рождества.

Эстер успела попрощаться с ней. Они с тетушкой остервенело прибирались в домике в Реншёне и то и дело ездили в больницу в Кируне. Эстер пытается найти свою эатназан  за той застывшей маской, в которую болезнь превратила ее лицо. Мышцы под кожей отказываются работать.

Мать может говорить, но быстро устает, и речь ее звучит неразборчиво. Она спрашивает, как прошел вернисаж.

— Они ничего не понимают! — шипит тетушка.

Рецензий на выставку оказалось немного, и их никак нельзя назвать положительными.