После смерти бабушки дом принадлежит Ребекке и дяде Аффе. Это серый панельный дом у реки: истертый линолеумный пол, пятна влаги на стенах.

Раньше от него пахло старым домом и человеческим жильем. В нем постоянно ощущались запахи мокрых резиновых сапог, хлева, еды и пирогов. Привычный запах бабушки. И папин тоже — в те времена. Теперь в доме царит запах заброшенности. Подвал забит стекловолоконной ватой, чтобы удерживать влагу, идущую от земли.

Шофер такси заносит ее чемодан. Спрашивает, куда его — на верхний или нижний этаж?

— Наверх, — отвечает она.

Ребекка с бабушкой жила на втором этаже.

Папа жил в комнате на первом. Вся мебель стоит там на своих местах, застыв в безвременном сне под большими белыми простынями. Жена дяди Аффе Инга-Бритт использует первый этаж как склад ненужных вещей. Здесь появляется все больше и больше коробок с одеждой и книгами, стоят старые стулья, которые Инга-Бритт купила по дешевке и собирается когда-нибудь отреставрировать. Папина мебель под простынями отступает все дальше и дальше к стенам.

Впрочем, какая разница, что комната на первом этаже выглядит уже не так, как раньше? Для Ребекки она остается неизменной.

Папы уже много лет нет в живых, но, едва переступив порог, она видит его сидящим на деревянном диванчике на кухне. Бабушка послала Ребекку позвать его завтракать. Он услышал ее шаги по лестнице и поспешно сел. На нем клетчатая фланелевая рубашка и синий джемпер «Хелли-Хансен». Голубые рабочие брюки заправлены в толстые носки с высокой резинкой, которые связала бабушка. Глаза немного опухшие. Увидев Ребекку, он проводит рукой по щетине и улыбается.

Сейчас она понимает многое, чего не понимала тогда. Или уже тогда понимала? Это поглаживание рукой по щетине — сейчас она видит, что это жест смущения. Неужели ее волнует, что он не побрит, что он спал в одежде? Ни капельки. Он красив, так красив!

И банка пива, стоящая возле мойки, помятая и изрядно облупившаяся. Пиво в ней было когда-то очень давно. Он пьет из нее нечто совсем другое, но перед соседями делает вид, что это легкое пиво.

«Я никогда не обращала на это внимания, — хочет она сказать. — Это мама из-за этого нервничала. А я любила тебя — по-настоящему».

Такси уехало. Ребекка разожгла огонь в камине и включила батареи отопления. Она лежит на полу в кухне на одном из бабушкиных тряпичных ковриков. Следит взглядом за мухой. Та жужжит громко и уныло. Тяжело стукается о потолок, словно ничего не видит. Так обычно и бывает — они просыпаются от того, что в доме вдруг стало тепло. Вымученный напряженный гул, медлительный полет. Вот муха приземлилась на стену, лениво и беспорядочно ползает. Все реакции у нее замедлены. Возможно, ее можно было бы прибить просто рукой. И избавиться от этого звука. Но у Ребекки нет на это сил. Она лежит на полу и смотрит на муху. Все равно та скоро умрет. Потом придется замести ее с пола.

* * *

Декабрь 2003 года

Наступил вторник. Каждый вторник Ребекка ездит в город. Встречается с психотерапевтом и получает запас сипрамила на неделю. Психотерапевт — женщина лет сорока. Ребекка старается не презирать ее. Невольно смотрит на ее туфли и думает «дешевка», разглядывает ее пиджак и думает, что он плохо на ней сидит.

Но за презрение хвататься опасно. Оно вдруг поворачивается против тебя: а ты сама? Даже не работаешь.

Психотерапевт просит ее рассказать о своем детстве.

— Зачем? — спрашивает Ребекка. — Я ведь здесь не для этого.

— А для чего ты здесь, как ты думаешь?

Ребекка устала от этих профессиональных вопросов. Она смотрит на ковер, чтобы скрыть свой взгляд.

О чем она может рассказать? Каждое малейшее событие — как красная кнопка.