| 
                                     Впервые я попал в ее дом. Она жила на верхнем этаже высокого шале; я был так возбужден, что вошел, не постучавшись. В кухне на скамье лежала фуражка Анатаза. Не считая этого, здесь царил образцовый порядок. И чистота. Чугунная печка блестела так, словно ее маслом намазали; стол и буфет еще источали острый запах влажной еловой древесины, натертой мастикой. Что говорить: даже деревенские кумушки, дружно ненавидевшие Жанну, и те охотно признавали: «Она такая чистюля, что у них с Анатазом можно есть на полу!»
 Не зная, дома ли Жанна, я не решался войти в комнаты, но тут сквозняк распахнул внутреннюю дверь, и я увидел ее. Она сидела за длинным столом с карандашом в руке и копировала выкройки, напечатанные в газете. Ее лицо, грустное и погасшее, смутило меня, и я, наверное, так и не посмел бы войти, если бы она не обернулась ко мне. Что ей померещилось в моем взгляде? Она испуганно вздрогнула от неожиданности, но сразу же овладела собой. 
— Здравствуй, — сказал я. 
И подошел ближе. Она продолжала рисовать. 
— Ты одна? 
— Да. 
Рядом с ней стояла шкатулка с принадлежностями для шитья, накрытая лоскутом рыжего, слегка вытертого бархата; на него падали последние лучи заходящего солнца, и этот бархат напомнил мне опаленный зноем берег озера в тот день, когда она впервые отдалась мне на пожухшей траве, где у нас не было никакого укрытия — ни тени, ни листвы, и только ястребы парили высоко в небе над нашими телами. Я стоял, не сводя глаз с этого клочка ткани, который разрастался и разрастался в моем воображении; Жанна, удивленная моим интересом, тоже посмотрела на него. Но в этот момент солнце погасло, и наваждение кончилось. 
— О чем вы думаете? — спросила она шепотом (иногда ей нравилось обращаться ко мне на «вы»). 
Несколько минут мы молчали. Она положила обе руки на стол. 
— Где твой муж? 
— Знаешь, он ведь не только егерь, но еще и лесник, — ответила она с коротким смешком. — Сказал, что вернется поздно. 
— Он догадывается… насчет меня? 
— Ну, так сразу не поймешь… 
Она вдруг показалась мне постаревшей и очень усталой. 
— Бедняга Анатаз, — продолжала она, — он уже не тот прекрасный фавн, какого я знала раньше. 
— Нет? 
— Такова жизнь. Он поглупел. И сбрил свою бородку. К счастью, «архангел Гавриил» — тот куда занятнее. 
— Гавриил? 
Я совсем забыл о младшем брате Анатаза, Габриеле, которого она прозвала «архангелом Гавриилом». Прежде я частенько видел их втроем. Ему было лет семнадцать, и этот заносчивый красавчик вполне мог взволновать любое женское сердце. 
— Он хорош собой! — сказал я. 
— Да, он пригожий… Смотри, что он мне подарил. 
Она вышла и вернулась с коробкой в руках. Коробка была сделана из почтовых открыток, сшитых вместе грубой красной ниткой. 
— Какая безвкусица, — заметил я. 
— О, главное-то внутри. Прислушайся… 
— Ничего не слышу! — сказал я, хотя на самом деле различил внутри какое-то тихое шуршание. — Что там? 
Жанна осторожно приподняла крышку, в которой были просверлены крошечные дырочки. 
— Какая-то зверюшка? 
— Гляди! 
Она откинула крышку, и из коробки вылетел рой бабочек. Они стали порхать по комнате, некоторые сели на широкую кровать, другие, видимо задохнувшиеся от недостатка воздуха, сразу упали на пол. А часть так и осталась на дне коробки. 
— Значит, это и есть подарок Габриеля? 
— Да. Он их наловил в том месте, где горный склон обрушился лет триста тому назад — его подмыли подземные воды.                                                                      |