— С обстоятельствами дела я знаком, — сказал комиссар официальным голосом. — Это ведь вы сообщили о ЧП?

— Я… — робко призналась женщина.

— Как мне к вам обращаться хоть? — Комиссар скользнул взглядом по женской груди, изрядно оттопыривавшей халатик, и смущённо отвёл глаза.

— Ирина Павловна… — представилась заведующая. — Просто Ирина.

— Меня больше всего интересует… знаете, что?

— Что? — шепнула Ирина, округляя глаза.

— Почему вы вызвали не инспектора УОТ, а комиссара СОП?

— А вы послушайте самого Германа Остаповича! — воскликнула с облегчением главврачиня. — Присаживайтесь.

Купри присел, складывая на коленях длинные костистые руки, а Ирина наклонилась к Флоридову, чётко произнося:

— Герман Остапович! К вам пришли!

Последняя фраза, словно будучи кодовой, подействовала сразу: начальник станции встрепенулся, лицо его выразило сильнейшее беспокойство, широко открытые глаза забегали по палате в тревожном поиске.

— Их надо срочно спасать! — торопливо, глотая окончания, заговорил Флоридов, нервно теребя одеяло. — Срочно! Вызовите комиссара Купри! Слышите? Люди в опасности! Они подо льдом, под землёй… Их надо оттуда вывести! Они не виноваты, слышите? Внуки не отвечают за дела дедов! Обратитесь к генруку — Лёнька Шалыт даже пингвинам помогал, а тут люди! Понимаете? Люди! Их надо срочно спасать!

Ирина подбежала к прозрачному стеллажу, на котором рядами попискивали мониторы, и включила успокоительный гипноиндуктор — Герман перестал метаться, его лицо расслабилось, приобрело умиротворённый вид.

— Слышали? — обернулась женщина, зябко потирая узкие ладони, словно обмазывая их кремом. — Психика Германа Остаповича сильно пострадала, но речь связная, ничего похожего на бред.

— Запись ведётся?

— Да, постоянно. Кстати… — Заведующая порылась в нагрудном кармашке и вытащила кристалл. — Вот тут регистрограмма с приборной доски скафандра Германа Остаповича. Наши в ней так и не разобрались, может, вы попробуете? Там только видео понятное: сначала такие вспышки, вспышки над озером, а потом все попадали…

Купри осторожно взял кристаллозапись с женской ладони, невольно касаясь нежной кожи своими мосластыми пальцами, и положил в пакетик, как вещественное доказательство.

— А ментоскопирование делали? — поинтересовался он, испытывая давно, казалось бы, забытую усладу — ощущать близкое тепло, ловить взгляд, брошенный из-под ресниц, вдыхать еле уловимый запах духов…

— Да, да! — оживилась Ирина, включая большой ментовизор. — Герман Остапович видит то, о чём говорит, тут полное совпадение.

На экране задвигались мрачные тени. Слабый рассеянный свет выхватывал из темноты то неровный, влажно блестевший свод, то зыбкую пелену тумана. Наплывом, во весь экран, задрожало изображение старинного фонаря с лампой накаливания под стеклянным колпаком, защищённым сеткой. Далее в потёмках скорее угадывались, чем виделись, угловатые формы приземистых зданий, ржавая решётчатая мачта, мокрый асфальт. Показалась фигура человека, затянутого в чёрный кожаный плащ. Лицо его под надвинутым козырьком фуражки поражало бледностью — оно было белым как мел, но выражало не испуг, а усталость.

— Остальные фрагменты подобны этому, — сказала главврачиня, — но, что они означают, неизвестно.

— Вы сами-то как считаете?

Ирина подумала.