Даже у самых конченых отморозков есть слабое место, ахиллесова пята, суть лишь в том, что кому-то удается до конца своих дней умело скрывать ее от остального мира. И мне нужно было ее найти. Деньги, влияние, даже его ничтожная жизнь — это слишком мало. Это ничто по сравнению с тем, в каком котле раскаленной смолы варились мы. И все эти басни про то, что время лечит — лишь жалкое утешение для наивных слабаков. Оправдание для тех, кто опустил руки и смирился с собственной участью.

Последние месяцы я жил одним — желанием отомстить. Эта жажда заменила мне даже воздух, вытеснила все мысли, и я подпитывал ее с одержимым желанием разрушить все и всех, кто окружает этого сукиного сына. Любую мелочь, которая представляет для него хоть какую-либо ценность — вплоть до фоторамки на стене.

Тот день, в кабинете врача, когда моя дочь с закрытыми глазами вынуждена была пройти через самый страшный ад, который ее вряд ли когда-либо отпустит, уничтожил и меня тоже. Прежнего. Выжег все внутри, оставляя лишь покрытую уродливыми трещинами почву.

"Терплю боль, кусаю себя за щеку, только чтобы продержаться. Еще один толкается в меня, а второй фотографирует и пьет что-то из бутылки. Они опять на своем говорят. Да я и не пытаюсь слушать. Какая разница уже… Слышу, как звонит телефон и смуглый отвечает. Он доволен, по голосу слышу, что разговор эмоциональный. Но не понимаю ни слова… кроме имени Ахмед…"

Каждое слово — непрекращающимся эхом в голове. Снова и снова, просто меняя свое звучание от оглушительно-громкого до навязчиво-отдаленного. Места себе не находил, казалось, с ума сходил от боли за дочь, злости на самого себя и жгучей ненависти, которая затмевала разум, путала мысли, мешая сосредоточиться. Я знал, что отомщу. Знал, что заставлю эту мразь встать передо мной на колени. Не для того, чтобы умолять, нет. Не это мне нужно. У меня иные цели — сломать, уничтожить, чтобы выл от желания сдохнуть и не мог.

А дальше… смерть отца… плен Дарины… Макс, который… Запнулся, даже в мыслях не смея заканчивать эту мысль. Слишком много боли. Слишком много разочарования. Всего слишком много. После чего не будет как прежде, как бы ни хотелось. Как ни пытаешься понять, принять или забыть — не будет. Есть грань, перешагнув которую, меняешься не только ты, но и мир вокруг тебя, в том числе и люди, которым в нем уже нет места. Вереница потрясений, которые сделали нас другими, и в кровавом эпицентре всего этого — одна-единственная мразь. Со своей неизменной ухмылкой, раскосыми глазами и руками, заведенными назад — в них всегда нож, который рано или поздно вонзиться в чью-то спину.

Миллион раз я видел, как сдавливаю голыми руками его шею, наслаждаюсь предсмертными хрипами и ощущением, как под сжатыми пальцами ходит ходуном кадык. А потом хладнокровно вырываю его и улыбаюсь тому ужасу, который плещется в глазах твари от вида крови, забрызгавшей мою отутюженную белоснежную рубашку. От осознания, что чужой триумф и ненависть — последнее, что он увидит в своей жизни.

А еще… все чаще ко мне во сне начала приходить Лена… Каждый раз, когда удавалось уснуть хотя бы на несколько часов, я просыпался с колотящимся в груди сердцем… Я видел ее в том самом белом свадебном платье и с зияющей дырой в груди.