— … Всё будет нормально, Серёга, — сказал Уваров. — М-да.

Он поднял стакан и заявил:

— Выпьем. За твоё будущее. Всё будет хорошо.

Я отметил: он ни слова не сказал мне о том, что Варвара Сергеевна мне не пара, что она старая для меня, и что я обзаведусь в будущем собственными детьми. Хотя именно об этом мне твердил Кирилл, похожие слова (без сомнения) услышу от родителей. Историю своих взаимоотношений я пересказал Уварову без купюр. Поведал, как до армии сделал Варе Павловой предложение, как писал ей во время службы в Советской армии письма, как наведывался к ней по вечерам вплоть до сентябрьской поездки на уборку урожая. Не упомянул лишь о том, что минуло больше пятидесяти лет (по моим ощущениям) с того дня, когда я предложил Варваре Сергеевне стать моей женой. Умолчал и о том, что в этот раз я после дембеля предложение не продублировал, как сделал это в той, в прошлой жизни.

— Какие твои годы, студент, — сказал Коля.

Он отсалютовал мне стаканом.

— Тебе ведь не тридцать восемь, как мне, — сказал Уваров. — У тебя ещё все впереди.

Я усмехнулся. Потому что тридцать восемь лет мне исполнилось в тот год, когда официально развалился Советский Союз. Тогда мы с Артуром Прохоровым удачно вступили в новое время: совсем не по-стариковски развернули бурную деятельность. Потому что ни Артурчик, ни я не держались за прошлое — с надеждой смотрели в будущее (в собственное). Я себя тогда старым не считал. Как не чувствовал я себя стариком и в семидесятилетнем возрасте. Но об этом я Коле не рассказал. «Следил за базаром», как говорили приятели, коллеги и конкуренты, окружавшие меня в девяностых годах. Я продолжил размышления на тему женщин: рассказал пока не выглядевшему пьяным Уварову, с какой голубоглазой красоткой не так давно танцевал в ресторане «Московский».

— Серёга, ты как будто мою жену-покойницу описал, — сказал Коля.

Он одним большим глотком допил из стакана водку и привлёк моё внимание взмахом руки.

— Обожди немного, студент, — сказал Николай. — В погреб спущусь. За твоими бутылками.

* * *

Я не заскучал в одиночестве: не успел. Потому что в дверном проёме вновь появилась человеческая фигура — заметно ниже и уже в плечах, чем хозяин дома. Она заслонила собой солнечный свет меньше чем через минуту после того, как отправился в погреб за добавкой Уваров. Я поднял взгляд на шагнувшего в летнюю кухню человека — взглянул на его погоны и на кокарду милицейской фуражки, которую мужчина держал в руке. Милиционер перешагнул порог и тоже меня разглядел. А ещё он увидел заставленный закусками стол и две пустые бутылки на полу. На этикетках бутылок он задержал взгляд — не заметил, как за его спиной вновь потемнел дверной проём. Обернулся он, когда на плечо ему легла рука Уварова.

Николай поприветствовал милиционера радостным возгласом. И уже через минуту сообщил мне, что гость в милицейской форме — тот самый армейский приятель, что завлёк его в эту деревню. Милиционер был сжат в крепких дружеских объятиях и усажен за стол. В его руке, будто по волшебству, появился стакан. Прошла ещё секунда — и в гранёную тару милиционера полилась «Московская особая». Коля плеснул слегка остывшую водку и в наши стаканы.