— Ну, чего тебе? — сердито спросил дядя племянника. — Не мог подождать, пока я выйду? (Не правда ли, ласковый прием после долгой разлуки!)

— Я должен вам кое о чем срочно рассказать, дядя Пал.

— Знаю я твою историю, мне Кендель говорил.

— Нет, я хочу сказать о чем-то таком, чего вы еще не знаете, дядюшка.

— Ну, тогда говори поскорее.

— Я хотел бы с глазу на глаз, — уже испуганным голосом пролепетал Дюри.

— Да не ходи ты, ради бога, вокруг меня, как кошка возле горячей каши.

— Кажется, я неудачно выбрал время, — печально сказал поручик и пошел к двери. — Лучше я как-нибудь в другой раз.

— Ладно, подожди. Престон, выйди! Я немного не в духе. В Лёче едем.

— Знаю. Я тоже с вами.

— Хорошо. Ну, говори же. Дюри встал в торжественную позу.

— Дорогой дядюшка, ваше превосходительство! Подобно тому, как струится по цветущему лугу ручей…

Вице-губернатор гневно топнул ногой.

— Ты что? С ума спятил?

— Я? Нет, что вы! Хотя…

— Говори ясно, по-венгерски, чего ты хочешь. Прежде ты ведь не был таким мямлей.

— Вы меня сбили, дядя Пал, поэтому не сердитесь, если я попросту скажу вам: отдайте мне Розалию.

— Розалию? Зачем?

— Ну, в жены.

Вице-губернатор невольно вскрикнул, глаза у него выкатились на лоб, будто у огромной стрекозы, лицо налилось кровью.

— В жены? О, несчастный! Ты же…

Вице-губернатор рассвирепел: ведь по мере того, как перед ним раскрывался характер Дюри, умного и вместе с тем наивного юноши, Гёргей все больше начинал думать о сходстве между ним и Розалией, как это и должно быть между родными братом и сестрой. Признание юноши в любви к Розалии явилось для Гёргея новым, ударом, ибо эта любовь была грехом против естества человеческого, и его возглас; "О, несчастный!" — собственно, означал; "Как, еще и это!"

Мысль эта потрясла Гёргея, и ему бы не спастись от нее, если б он совершенно машинально не задал вопрос — один из тех, какие обычно задает отец невесты, и этот вопрос принес избавление:

— А твои родители знают об этом?

— Конечно.

— Как? — срывающимся голосом, нетерпеливо воскликнул он. — Ты говоришь, они знают? Это правда?

Сомнения дяди возвратили юноше смелость.

— Я никогда не лгу.

Он поднял голову и гордо взглянул в глаза вице-губернатору, а того уже было не узнать. Радость светилась в каждой черточке его лица.

— И что они сказали?

— Матушка благословила, отец в письме из армии выразил свою радость.

Сердце Пала Гёргея исполнилось неведомым ему доселе покоем. Прочь призраки, кружившие до сих пор вокруг него на крыльях мглы! Одно-единственное слово, словно вихрь, унесло их прочь. Невидимый молот раздробил огромный камень, лежавший у него на сердце. Камень рассыпался в порошок и, смешавшись с розоватыми облаками, растаял в воздухе без следа. Гёргей вдруг почувствовал себя легким, будто мотылек, и веселым, будто возвратился в безоблачную пору детства.

Он обрел вдруг все, все, чего еще миг назад недоставало ему — веселье, счастье, радость жизни, бодрость, и ему уже не противно было ехать в Лёче. Но счастье никогда не бывает полным: он вдруг лишился дара речи, растерял все слова. Только губы у него шевелились. Впрочем, он ничего и не хотел сказать, — молча обнял Дюри и принялся целовать его и обнимать, да так крепко, что чуть не задушил.

Сдерживаемая в течение долгих лет любовь, таившаяся в глубине сурового сердца, нашла вдруг выход и излилась в слезах.