Когда они спустились вниз, кастелян провел Бибока в каморку чабана, где старый Йошка, вооружившись овечьими ножницами, без лишних слов приступил к исполнению своих обязанностей.

— Помни, с кем имеешь дело! — грозно предупредил чабана «полковник». — Если порежешь или подстрижешь лесенкой, считай себя покойником!

Перепуганный чабан стриг Бибока осторожнее, чем самого дорогого тонкорунного барана, но зато и работа удалась на славу. Закончив стрижку, старик взглянул на преображенную голову Бибока и пришел в восхищение:

— Вот как славно получилось!

"Полковник" тоже остался доволен и принялся шарить в карманах своего нового одеяния в надежде, что кто-нибудь из прежних владельцев костюма забыл в нем хоть один медный пятак и можно будет дать на чай чабану. Но в карманах ничего не нашлось, это явно вывело Бибока из себя, и, будто досадуя на свою забывчивость, он воскликнул:

— Ну, так и есть! Всю мелочь я забыл в своей старой одежде! Ладно, придется ограничиться одним "спасибо".

— Из «спасиба» шубы не сошьешь, — недовольно проворчал чабан.

Когда Жигмонд Бибок возвратился в кабинет вице-губернатора, его и в самом деле не узнал родной отец, уже державший в руках заготовленный договор и нетерпеливо поджидавший сына. При виде нарядного, бравого военного с бряцающей саблей на боку, подслеповатый старик почтительно поднялся, приняв гостя за "какую-то важную шишку", а когда тот обратился к нему голосом Жиги с вопросом: "Ну как, отец, готов договор?" — старый Бибок принялся испуганно оглядываться по сторонам: откуда мог исходить сыновний голос, если в комнате нет ни души, кроме него, Винце Бибока, да чужого блестящего рыцаря? И беднягу охватил суеверный страх. В конце концов все выяснилось, и оба Бибока уже приготовились заключить в присутствии вице-губернатора полюбовную сделку, подписав договор о передаче имения Бибоку-младшему и выплате семье Бибока-старшего пожизненной ренты, но вдруг Гёргей разорвал текст договора, так как оказалось, что старик продиктовал писцу, а тот с его слов записал, что Жигмонд Бибок отказывается от всяких претензий на свою бывшую жену, урожденную Жужанну Флатт, в настоящее время жену Винце Бибока.

— Не позволю вносить в договор ничего, что противоречит закону и нравственности, — заявил вице-губернатор. — Разве женщина — вещь, которая может быть предметом купли и продажи? Нет, такое (весьма подвижное!) «недвижимое» ни продать, ни сдавать в аренду нельзя.

Пришлось Бибокам ждать, пока писаря переделают договор, чтобы в нем ни словом не упоминалось о жене. Для чего же даны человеку веки и ресницы, если не для того, чтобы он мог при желании открыть или, напротив, закрыть глаза? Volenti поп fit injuria [Свершающееся с человеком по его доброй воле не может быть противозаконным (лат.)]. Если Жигмонду Бибоку не нужна жена, а этой жене не нужен Жигмонд Бибок и, наоборот, Винце Бибок и Жужанна Бибок не могут жить друг без друга, зачем же мучить троих людей только ради того, чтобы принести жертву ненасытному Молоху — закону?

В старину венгерские магнаты по-своему понимали правосудие. В поисках справедливости они листали не кодексы, но страницы жизни тех, кто к ним обращался за правосудием. Не было в те времена еще и прокуроров. Государственная мудрость тогда еще не сошла с ума и не начала плодить ученых законников, которые вместо того чтобы устранять, на благо государства, недоразумения, недоговоренность и споры между людьми, поддерживают их, углубляют и увеличивают. В те дни все было иначе. В судейских креслах сидели тогда настоящие патриархи, мудрецы, взвешивавшие все обстоятельства дела, властители, а не жалкие рабы статей и параграфов! Законы тогда были несовершенными, примитивными, зато их блюстители — здравомыслящими, авторитетными людьми.