Мелентьев встал и быстро зашагал по длинному темному коридору к белеющей вдалеке открытой двери, к автобусу, к леденящему холоду белого зимнего дня.

Нина Ивановна

Вышли к обрыву и стали осторожно спускаться по узкой тропинке. Мелентьев впереди, Ахметзянов сзади.

С высоты был хорошо виден поселок Датово — скопление бараков, деревянных домиков и сараев, увенчанное водонапорной башней. Над зеленоватым зданием администрации нехотя болтался на слабом ветру трехцветный флаг. Подальше, за поселком — извивающаяся речка, которая за сотни, тысячи лет упрямо-бессмысленной деятельности образовала огромную долину, по склону которой теперь осторожно спускались Мелентьев и Ахметзянов.

Там, в неровных закоулках, в толще бараков и сарайчиков, находилась Нина Ивановна. Собственно, она-то им и была нужна.

Тропинка стала пологой, и бараки приблизились. Мелентьев и Ахметзянов остановились покурить.

— Слушай, может, не сегодня, а?..

— Опять начинается. Договорились ведь. Что ты опять начинаешь? Боишься, что ли?

— Да я не боюсь… Просто… Холодов бы дождаться. По холоду-то оно легче бы было бы…

— Я же тебе сто раз уже объяснял: откладывать уже нельзя. Мы Павлу Иннокентьевичу еще в мае обещали. В мае сам знаешь, почему не получилось, июнь тоже весь у нас пропал. Дальше уж некуда. Мы ведь не в игрушки играем.

— Да я понимаю…

— Что, проблем тебе мало? Иннокентьич — мужик серьезный, цацкаться не будет.

— Ну да, вообще-то…

— Боишься — так бы и сказал, я ведь спрашивал. Я бы и один все сделал.

— Да не, все нормально.

— По холоду-то оно да, легче гораздо, кто ж спорит. Но это сколько еще ждать. Иннокентьич нас порешит.

— Ну, понятно.

— Слушай, вспомнил. Ты переходник-то взял?

— Взял, взял. Нормально все.

— Слава Богу. Ладно, пошли.

Приземистый, неопределенного линялого цвета барак Нины Ивановны. Можно было бы, конечно, назвать это сооружение домом, но все же это был именно барак. Барак.

Спросили соседку, Нину Петровну:

— Нин Петровна, а Нину Ивановну не видели?

— А, ребятки! Здравствуйте. Вон она, Нинка-то.

Нина Ивановна, согнувшись, обреченно ковыряла в земле небольшой лопаткой.

Это называлось «работать на огороде».

— Нина Ивановна…

Нина Ивановна распрямилась и охнула.

— Ой, мальчики… Уже приехали? Ой, что-то сердце, — постояла, подержалась за верхнюю часть туловища. — Пойдемте, пойдемте, проходите.

Темный коридор, уставленный и увешанный неизвестно чем. Нина Петровна, опершись о косяк кухонной двери, смотрела на идущую в сопровождении молодых людей Нину Ивановну с выражением хищного сострадательного любопытства, какое было, наверное, на лицах людей, собиравшихся на площадях средневековой Испании, чтобы поглазеть на сожжение вероотступников.

Небольшая комната с обычной обстановкой, обычной до ломоты в висках, до слез. Нина Ивановна закрыла дверь. Посидели в неловкости.

— Ну, как дела? Как вы? Как там Павел Иннокентьевич?

— Да нормально, привет вам передавал. А у вас тут как?

— Да ничего, помаленьку. Школа… Двадцать девятый выпуск у меня был. Двадцать девятый!.. Представляете? Хорошие ребята. Тридцать четыре года уже классным руководителем…

Нина Ивановна изо всех сил старалась изобразить пожилую задушевность, но слова ее получались формальными, и было заметно, что она сейчас думает вовсе не о школе.