– Нет, – в раздумье ответил он. – Я не выбирал. Не мог я выбирать.

– Похоже, ты забыл, что всегда добивался того, чего хотел, Юджи-сан.

На минуту-другую он задумался, чувствуя, как она пробует своей теплой рукой его пульс.

– Она все же была прекрасна, ты согласна с этим?

– Красота, – заметила Хана, – это своеобразная ширма или фасад, за которым скрывается истинная натура.

– Ты знаешь толк в этом деле. Не можешь ли ты объяснить мне, как можно жить за такой ширмой?

– Думаю, что правильно описать эту жизнь невозможно ни на одном языке. Да это и не столь важно: ты уже перегорел и пришел в себя.

– Проклятие висит на мне.

– Почему ты называешь свое видение жизни проклятием?

– Разве не так? – горячо произнес он. – Я не думал, что мой сын... умрет, что умрет моя жена. Я не могу ни предвидеть будущее, ни предсказывать его. Лишь изредка я могу предугадывать возможности, пути, исходящие из единичного явления. Разве можно вообразить что-либо подобное, от чего нетрудно и умом тронуться?

– Если ты сможешь мысленно прокрутить свою жизнь в обратном направлении и проследить за ней от смерти до рождения, то тоже вполне можешь с ума сойти, – заметила сестра. – Но представь только: что, если ты неверно понял свои способности?

– Что ты имеешь в виду?

– Вообрази, что настоящее не "единичное явление", как ты его назвал, а многообразие хаоса, вроде взрыва каждой производной частицы. В этом случае, прослеживая множество путей, возникших в результате таких взрывов, неизбежно придешь к своеобразному логическому выводу, а поскольку этот вывод понятен тебе, начинаешь понимать значение этих взрывов и путей.

– Ну ничегошеньки не понимаю, что ты сказала.

– Возможно, пока не понимаешь.

Что бы Юджи делал без сестры? Он протер глаза и посмотрел на часы. Затем, схватив пальто, выскочил из здания. Сел в поджидавшую его "БМВ" и скомандовал шоферу: "К Хане!"

Уже совсем стемнело, когда Вулф подъехал к разукрашенному кирпичному дому, стоящему поблизости от пересечения Восточной 6-й улицы и авеню Си. Снег сменился дождем, потом опять пошел снег. Внизу здания размещался магазин готовой одежды под вывеской на французском языке: "Смерть – это я". Ничего себе названьице! Вулф пристально посмотрел на дом за железными воротами – все предметы, видимые за окнами, казались черными и изготовленными для удовлетворения прихотей чудовища Франкенштейна. Может, выставка и не работает, потому что едва ли кто захочет приобретать такие фигуры, но, может, все-таки и открыта?

Он завернул за угол и прибавил скорости, затем свернул на Восточную 5-ю улицу и подъехал опять к углу Восточной 6-й. Тут он остановился и выключил мотор и фары. Потом вышел из машины и осторожно пошел назад по улице.

В квартире, где, как сказала Маун, жила Чика, горел свет, но Вулф не разглядел, что делается внутри, из-за зашторенных окон. Держась теневой стороны, он подошел к входной двери и, громко хлопнув ею, вошел внутрь.

В вестибюле дома горела малюсенькая пятнадцативаттная лампочка, подвешенная к потолку. Жиденький свет, рассеивающий темноту, скорее затемнял углы, чем освещал их. Жуткий запах мочи и экскрементов выворачивал наизнанку все внутренности. У ступенек лестницы, свернувшись калачиком, лежала огромная старая немецкая овчарка и облизывала розовые проплешины на своих боках. Она подняла голову и уставилась на Вулфа желтыми глазами. Он заметил, что у собаки дрогнули ноздри, и она стала принюхиваться в нему. Затем голова ее поникла, язык вывалился, и она вновь принялась за прерванное занятие. Ритмические лакающие и рыкающие звуки, издаваемые собакой, действовали на нервы.