Буря успокоилась лишь на второй день. Эспада к тому моменту потерял счет времени и только после, сопоставив даты, вычислил этот срок. А тогда им было не до того. Они вычерпывали воду из пинасы, пока не падали без сил. Тогда вода снова заполняла лодку, заставляя лежащих на дне людей подняться на колени и снова взять в руки черпаки. Дождь то слабел, то вновь усиливался, но не прекращался ни на минуту.

А потом, тоже в одну минуту, буря умчалась прочь, прихватив с собой ветер, дождь и тучи. Качка прекратилась. В небе ярко засияло солнце. Глядя на него, Эспада осознал две вещи: буря кончилась, и он все еще жив. Последняя мысль наполнила его непередаваемой радостью. Он бы пустился в пляс, если бы смог хотя бы встать на ноги. Сил хватило только на то, чтобы повернуть голову. Диана, откинувшись, полулежала на корме. На ее лице играла счастливая улыбка, еще более ослепительная, чем само солнце. Тонкие пальчики весело барабанили по выставленной коленке. Падре тихонько молился. Обращение к Господу было прервано хвалой в его же адрес:

— Слава Богу, мы спасены.

Эспада неохотно повернул голову вперед. Чуть правее из воды вставал серый скалистый остров. Из-за его западной оконечности медленно и величаво выходил под всеми парусами трехмачтовый корабль. Над грот-мачтой гордо развивался золотисто-пурпурный флаг Испании. Эспада, несмотря на смертельную усталость, нашел в себе силы удивиться. Перед ними был «Сан-Фелипе».

— А мы, признаться, вас уже похоронили!

Так приветствовал дона Себастьяна капитан «Сан-Фелипе» — дон Мигель де Вальдес, — когда тот взобрался на палубу по скинутому трапу. Следом на одном упрямстве самостоятельно втянула себя наверх Диана, а вот доминиканца пришлось поднимать матросам. Пинасу на борт поднимать не стали, привязали канат и потянули на буксире.

Вечером, когда спасенные путешественники немного отдохнули, в кают-компании за ужином только и разговоров было о том, что с ними приключилось. У дона Мигеля, впрочем, особенно длинного повествования не вышло. Поврежденная в бою фок-мачта окончательно сломалась в шторм, шлюпки смыло за борт, да и вообще потрепало «Сан-Фелипе» знатно, а под занавес волны чуть не разбили фрегат о рифы. От кораблекрушения бог миловал, но борт повредили основательно. Пришлось повернуть назад. Не в Старый Свет, конечно, но на восток, в Куману. Там корабль починили, вновь вышли в море и — вот уж точно проделки морского дьявола — тотчас опять попали в шторм. К счастью, дозорный на мачте еще раньше приметил тот самый островок, в скалистой бухточке которого «Сан-Фелипе» и укрылся от непогоды.

Так что рассказывал в основном дон Себастьян. Падре Доминик был задумчив и немногословен, а Диана так и вовсе, сославшись на усталость, быстро выскользнула из-за стола и удалилась в отведенную ей каюту. Офицеры старались не шуметь, но сам ужин за разговорами затянулся до глубокой ночи.

Ранним утром Эспада поднялся на палубу Дон Франциск громовым басом распекал за что-то вахтенного офицера. Слышно было, наверное, даже на континенте. Сути Эспада так и не понял, поскольку вводную часть пропустил, а к финалу дон Франциск перешел исключительно на выражение собственных чувств, прервавшись лишь для того, чтобы пожелать дону Себастьяну доброго утра. Тот ответил тем же, услышал, что оно к чертям собачьим никакое не доброе, и поднялся вверх по трапу.

На полуюте, опершись локтями о перила, стоял падре Доминик. Его задумчивый взгляд блуждал в районе горизонта. Где-то там, на траверзе правого борта, лежал Мейн, но береговой линии видно не было. Позади, за кормой, на ровной водной глади четко вырисовывалась кильватерная струя.

— Доброе утро, падре, — сказал Эспада. — Что там видно?

— К сожалению, я не вижу ничего, — печально отозвался монах.