|
С десяток комаров трапезничали, расположившись на его короткой шее, плавно переходившей в бритый затылок. Спящего не беспокоили ни птицы, ни гудение примуса, на котором стоял котелок с водой, ни ритмичные звуки входящего в дерево клинка: приятель спящего развлекался метанием ножей. Чуть поодаль от избушки, аккурат между соснами, стоял темно-синий «митцубиси-паджеро», прикрытый армейской маскировочной сеткой и хвойными лапами.
– Ты меня не любишь, не жалеешь, – напевал метатель ножей. Вернее, это звучало так: – Ты… Хряп!.. Меня не любишь… Хряп!.. Не жалеешь… Хряп! Может… Хряп! …Я немного некрасив… – Десятисекундная пауза на извлечение ножей. Не следует думать, что метатель портил деревья. Мишенью ему служила привязанная к стволу доска с намалеванным силуэтом человека. Вода закипела, и метатель прервался, чтобы засыпать в котелок быстрорастворимый суп. Спящий, которого не могли разбудить шумы, тут же проснулся, сел и потянул носом. – Жрать, Ленечка? – спросил он с надеждой. – Ну, – последовал лаконичный ответ. Проснувшийся потер ладонями лицо. – Эх-эх, – сказал он. – Приятная новость в скверные времена. Где мои детские мечты? – Не тренди, – буркнул метатель и негромко свистнул. Сверху упала веревка. Через секунду по ней соскользнул вниз третий, в камуфляже, с винтовкой на спине. Винтовку он тут же снял, бережно прислонил к стволу. Тот, кто проснулся, тем временем «накрывал на стол». – Кем я только не был, – приговаривал он. – Десантурой, бандитом, моряком, даже, ты не поверишь, Ленечка, правой рукой одного гуру. Но никогда, никогда я не жрал так скудно, как нынче. Ты согласен, Сивый? – Дурак ты, Монах, – сказал Сивый. – Ленечка, у нас хлеба больше нет. – К макаронам хлеб не нужен, – отрезал «кулинар», раскладывая по мискам варево. Трое, присев на корточки, молча принялись за еду. Внешне, если не считать недельной щетины, они имели мало общего. Монах – здоровый, широкомордый, жирноватый, похожий на типичного «нового русского», только слегка помятого бурной жизнью. Сивый – подтянутый, невысокий, короткие волосы «перец с солью». Ленечка – тощий, некрасивый, с выдвинутой вперед узкой костлявой челюстью. Но в их позах, движениях, манере есть прослеживалось нечто сходное. На поясе у Ленечки запищала рация. Не переставая есть (миска с макаронами непонятно как удерживалась на его остром колене), Ленечка включил прибор. – Дичь, орлы! – бодро сказала рация. – Черная вольва из барской конюшни. Так что ноги в руки – и наперехват. – Где она сейчас? – невнятно, жуя, спросил Ленечка. – Двенадцатый километр. Держит за сто. – Понял тебя, Бессон! – Ленечка отключил рацию. – Харе жрать, мужики! Поступила команда: «К бою!» Сивый аккуратно поставил миску, встал и подошел к винтовке. Монах поспешно запихнул в пасть остатки макарон и вслед за Ленечкой, старшим, бросился в хижину. Выскочили оба уже в брониках, зеленых армейских касках, с автоматами наперевес. – Марш! – скомандовал Ленечка, и тройка устремилась к шоссе. |
