— Позвольте вас проводить, — предложил Андрей.

Она улыбнулась, сверкнув глазами.

— Позволяю. Высокие офицеры — моя слабость. Верно, папа?

Они дошли до остановки троллейбуса.

— Вам куда? — спросила Наташа.

— Разве мы не вместе? — Андрей сделал удивленное лицо. — Я же вас провожаю...

— Вы всегда так напористы с женщинами?

— Нет, только в этот раз. Вы мне очень нравитесь.

— Это признание?

— Конечно.

— Хорошо. Мы едем в художественную галерею. У меня там встреча.

— Он что, художник? — осененный внезапной догадкой, поинтересовался Андрей.

— Да, но вам это ничем не грозит. Я ведь сказала — мне нравятся высокие офицеры. Кстати, вы слыхали о художнике Васильеве? Андрей напряг память. Удивляя самого себя, сказал:

— О Федоре Александровиче? Наташа изумленно приподняла брови:

— Браво, поручик! Я просто потрясена. Покажите мне еще офицера, который бы помнил о Федоре Александровиче!

— Я его запомнил потому, что на многих его картинах есть лужи, — сказал Андрей так, будто оправдывался.

— Теперь у вас будет возможность познакомиться с другим Васильевым. С Константином. Этого вы тоже никогда не забудете...

— Ревную к такой рекламе, — признался Андрей.

— Не надо. Его уже нет в живых.

Андрей давно не бывал в городской художественной галерее, и потому в памяти оставалось то, что видел там еще в школьном возрасте: белые, блестящие двери со сверкающими бронзовыми ручками, старинный паркет, светящийся воском, высокие потолки, украшенные ажурной лепниной, — мир добрый, гостеприимный, торжественный. Сейчас, войдя под тихие своды, он даже усомнился: туда ли они пришли? Выщербленные, поцарапанные ступени парадной лестницы — должно быть, по ней волокли какой-то тяжелый предмет, и он своим весом безжалостно крошил старинный мрамор — без слов свидетельствовали о бесхозности и небрежении. Следы запустения и убогости с первых шагов бросались в глаза тем, кто приходил сюда прикоснуться к истории и культуре. Дверные бронзовые ручки тронула неумолимая зелень — спутник нужды и безвременья. Белая эмаль на филенках и подоконниках потрескалась и местами лупилась.

У входа сидела сгорбленная женщина с наброшенной на плечи пуховой шалью. В одном лице она являла кассира, торговавшего билетами, и контролера, который пропускал посетителей в залы.

— Здравствуйте, — сказал Андрей, и женщина, подняв голову, удивленно взглянула на него поверх очков. Сюда, должно быть, теперь входили не здороваясь. Дух перемен диктовал новые правила поведения, а по ним «господам» не обязательно замечать присутствие, суету и угодливость обслуги.

Они вошли в первый зал, и прямо перед входом Андрей увидел картину. Остановился перед полотном ошеломленный.

На фоне зимнего русского леса художник изобразил могучего мужчину в полушубке. Он стоял на морозе с непокрытой головой, и темные, с проседью волосы ниспадали на лохматый воротник. Пронзительно голубые глаза, окруженные лучиками мудрых морщинок, смотрели на Андрея с испытующим вниманием. Человек — назвать его мужиком у Андрея не хватило духу, — рыцарь, смелый, умный, гордый, не способный подчиняться ни давлению обстоятельств, ни напору чуждой воли, был настоящим русичем. Кто он? Лесоруб с топором на правом плече, который пришел в лес заготовить дров для дома и баньки, или крестьянин-партизан, затаившийся в чаще, неподалеку от дороги, по которой вот-вот пройдут враги? Художник не хотел до конца прояснять свои замыслы, и название картины «Северный орел» одинаково красноречиво помогало представить зрителю облик лесоруба-богатыря и витязя-патриота.