|
Пусть перебрасывают хоть в Африку, хоть на Балканы. Только бы подальше отсюда. Немцы с трудом сдерживали постоянный напор Советов. Они уже плюнули на существование у них в тылах целых партизанских районов, куда стараются не соваться. Но то, что отсюда рано или поздно придется уходить, оставлять территории, отбитые неимоверными усилиями и большой кровью, толкает их на такую жестокость, что смотреть на это и, тем более, участвовать в этом Радовский уже не мог. Психологические срывы начались и среди курсантов. Неделю назад двое исчезли во время учебных занятий. Ушли с оружием и боеприпасами. А на Пасху в туалете повесился радист Михайлин, один из лучших специалистов. Оставил записку: «Не могу воевать против своих». Записку Радовский изъял и тут же сжег. Тем, кто знал о ее существовании, приказал помалкивать. Здесь всюду и всюду пределы всему, кроме смерти одной… Но были среди курсантов и люди надежные. Солдаты идеи, как он их сам определял для себя. Их можно будет потом забрать с собой. К примеру, Сакович. Этот пойдет до конца. Такие, как Сакович, приходят в абвер-группу не за куском хлеба с маслом. К тому же он тоже одинок.
Глава третья
Лида спустилась вниз к ручью, прошла босыми ногами по натоптанной стежке, чувствуя кожей сырой песок и прохладную мелкую гальку. Поставила на пральню деревянное корыто, осмотрелась по сторонам и подоткнулась, чтобы не замочить подола. Перво-наперво она выполоскала пеленки и подгузники, потом кое-какое свое белье. Внизу лежала гимнастерка. Погоны Лида отстегнула давно, еще прошлой осенью, перед первой стиркой, и спрятала их в сенцах под дежкой, в которой хранила запас ободранной гречки, пропущенной через крупорушку. Старший сержант Калюжный встал на ноги зимой. До весны ходил в гражданской одежде. Так приказал местный полицай. И вот, забросив под горку костыль, упросил Лиду привести в порядок его летную одежду. – Ой, Феденька, – принялась она уговаривать Калюжного, – погубишь ты нас. – Пора мне, Лида. Пора. – И Калюжный с тоской смотрел на восточный край неба, откуда на Чернавичи всегда наползали серые дождевые облака и где слышались порой раскаты дальней канонады. Именно оттуда чаще всего появлялись самолеты. Поблескивая алыми звездами на плоскостях и фюзеляжах, они стремительно проносились над хутором в сторону Омельяновичей. Иногда это были «петляковы», иногда илы. Калюжный провожал их пристальным взглядом до тех пор, пока они не исчезали за горизонтом и гул их моторов не таял в тишине окрестностей. – Так бы и полетел за ними, – вздыхала Лида, видя его тоску. – Станцию и аэродром крушить полетели, – говорил он и стоял еще минут пять, вглядываясь в горизонт и вслушиваясь – вот-вот донесется оттуда гром далекой бомбардировки. Когда за лесом грохотало, он мысленно считал: один заход, второй, а теперь отстреляют РСы…Так оно и происходило. Назад штурмовики возвращались другим курсом. И он понимал, почему. В небе шныряли поджарые «мессершмитты», стремительно проносились скоростные «фокке-вульфы». В тот день они перебирали картофель. Открыли копец, взвернули почерневшую отволгнувшую за зиму солому и начали сортировать, что на семена, а что на еду. И в это время над хутором показались самолеты сопровождения, начался воздушный бой. Пара «лавочкиных», сопровождавших звено пикирующих бомбардировщиков Пе-2, схватилась с четверкой «мессершмиттов». «Мессеры» атаковали, но Ла-5 довольно легко выскользнули из зоны огня, тут же, еще на вираже, перестроились для атаки и мгновенно обрушили на противника такой шквал огня, что те сразу же потеряли строй. Один немец тут же «клюнул» и пошел вниз, оставляя густеющий шлейф. Второй отвернул и кинулся догонять пару, которая преследовала «петляковых». |
