Переходя дорогу, я вспомнила, как меня чуть не сбила машина после того, что произошло в церкви. И что дядя Паша тоже попал под машину. И вдруг подумала: а что, если… Нет, не самоубийство — ни в коем случае, но что если я вот так зазеваюсь, совсем случайно, ведь бывает такое, что человек просто задумается на секундочку, отвлечется, и…

А впрочем, не все ли равно, случайно или нет? Ад? Но я и так туда попаду, какая разница? А мучиться дальше просто нет больше сил. Может быть, и дядя Паша вот так вот шел себе по улице, шел, а потом задумался… Он тогда так и сказал в больнице: «подумал…». Хотя нет, перед этим он еще сказал: «увидел…». Так мы и не узнали, что он увидел и о чем подумал. Впрочем, какая теперь разница. Может быть, скоро мы встретимся, и он мне обо всем расскажет. А может, и не встретимся. Кто вообще сказал, что на том свете мы обязательно увидимся со всеми, кто нам был дорог на этом?

Придя на работу, я села за стол, включила компьютер, но поняла, что просто не могу ничего делать. Одна мысль о том, что надо открыть базу и начать ежедневный обзвон клиентов, наводила глухую безнадежную тоску. И вместе с тем во мне бурлила мрачная тупая энергия, которая требовала немедленного выхода.

Поглядев по сторонам, я наткнулась на ненавидящий взгляд Шурика, и воображение нарисовало сладостную, я бы даже сказала, сладострастную картинку. Мысленно я избивала его — кулаками в лицо, ногами в живот, в пах, слышала его хрипы и стоны и снова била… Била, пока он не скрючился и не замер.

С трудом переведя дыхание, я проглотила кислую слюну. Ничего не подозревающий Шурик бубнил что-то в телефонную трубку и лихорадочно щелкал мышкой. Пошарив в ящиках стола, я нашла толстое резиновое кольцо, оставшееся от того, кто работал до меня, и принялась яростно сжимать его в ладони — раз за разом, еще и еще, лишь бы только делать что-то, требующее физических усилий. Минут через пятнадцать рука онемела, и я перекинула кольцо в другую. Раз-два-три, раз-два-три…

— Лен, там к тебе пришли, — поцарапалась в мою перегородку Софочка. После того, как я стала звездой местного разлива, она перестала подпевать Алке и теперь заглядывала в рот мне.

— А что, уже обед? — вздрогнула я и с трудом разогнула пальцы, судорожно сжимающие кольцо.

— Обед, — хихикнула Софочка и убежала.

Не поверив, я посмотрела на часы. Они показывали начало второго. Я просидела, перебрасывая кольцо из руки в руку, почти четыре часа. И о чем я при этом думала — не представляю.

В кладовке меня ждали двое: женщина лет сорока и мужчина чуть постарше. Отогнав ставшую привычной мысль о том, заплатят ли мне, я прикинула, кому из них понадобилась моя помощь. Пожалуй, женщине — она показалась мне изможденной, тогда как мужчина выглядел эдаким боровичком. Но я ошиблась.

— Доктор, вот муж все на голову жалуется, а к врачам не хочет. Не верит он врачам, — робко прошелестела женщина. — Таблетки пьет обезболивающие, а они не помогают.

— Не преувеличивай, пожалуйста! — поморщился боровичок.

— Я не доктор, — буркнула я. — Сейчас посмотрим.

Взглянув на него пристальнее, я вздрогнула.

Мозга не было. Нет, был, конечно, куда ж ему деться, но разглядеть его за синей мутью я не смогла. Опухоль, похоже, глиобластома. Огромная. Неоперабельная.

Пробежав взглядом сверху вниз, я вздрогнула снова. Оранжевых струек практически не было. В этом мужичке-боровичке не оказалось ни единого живого места. Я уже не раз сталкивалась с подобным: на последних стадиях рака даже здоровые органы работали из последних сил.