— Ты кто ему? — коротко спросил девушку, которая хлопотала возле Манюка.

— Так… — Она или не знала, что нужно сказать, или, скорее всего, не хотела говорить с чужаком лишний раз.

Ох и трудно же с ними!

— Хорошо, если так… Вы, — я снова глянул на «ястребков», — проведите своего товарища домой. Ружицкий, возьмешь еще одного, останешься возле дома патрулировать. Организуй смену, караулить до утра. Сейчас поздно, потом сам разберусь… И с вами тоже…

— Мы тут ни при чем! — искренне обиделся Ружицкий, хотя в голосе прозвучали плаксивые нотки.

— Вот это-то и плохо, что ни при чем! С вами все, исполняйте! — И я повернулся к Лизе: — Все в порядке, Елизавета Алексеевна, можете продолжать!

— Да где же в порядке, и вы сами это видите! — вырвалось у нее. — Я тоже вижу, вот в чем все дело и беда!

Пока мы разговаривали, на звук выстрела и шум к клубу подтянулись все, кто гулял неподалеку. Собралась небольшая толпа. Лиц я так и не смог рассмотреть, но чувствовал: все, кто сюда подоспел, тихо радуются бессилью молодой русской учительницы, очевидной беспомощности нового участкового, так что поддерживает меня разве что плюгавый «пан-товарищ» Пилипчук; а его поддержка на самом деле может только помешать делу укрепления власти. Да еще, может, с десяток взрослых мужчин, но в основном местные лодыри, без собственного приличного хозяйства и без честно заработанных трудодней. Таких я видел всюду: им все равно, какая теперь власть, лишь бы их не трогали и кормили время от времени — типичная беднота, которую можно вооружить, но в критической ситуации они не защитят тебя, если что-то будет угрожать их собственной жизни.

Как бы то ни было, именно из них по преимуществу состоял актив Ямок. Так что завтра, пусть это и воскресенье, я имел намеренье собрать весь этот актив в поселковом совете, который до сих пор считается и опорным пунктом местной милиции. Пилипчук, такой он или сякой, всех соберет. А я поговорю с ними, попробую прочистить им мозги, нужно будет — позвоню в район, пусть присылают МГБ. Ну, напугаю — ведь этого местные боятся как огня. Для них чекисты страшнее бандеровцев.

Так что, может, и получится наладить на вверенной мне территории нормальную самооборону.

9

Увлеченный этими планами, я делился ими с учительницей-москвичкой, пока провожал ее в тот темный вечер к дому Ставнюков, куда Лизу Воронову расквартировали.

Разумеется, свою первую большую репетицию она свернула, пообещав в следующий раз все довести до конца. Может, она хотела поговорить со мной о чем-то другом, но слова всю дорогу лились из меня без остановки, она слушала, кивала, даже поддакивала, и только когда дошли до ее жилища, спросила вдруг, без всякого отношения к уже сказанному мною:

— А вы читаете, Михаил?

— То есть? — не понял я такого поворота.

— Ну, книги вы читаете? Книжки? Литературу?

— Русскую?

— Хотя бы русскую… Можно и просто художественную, знаете, беллетристику.

Я тогда не знал, что это слово означает, поэтому решил лучше промолчать. Наверное, Лиза восприняла мою игру в молчанку по-своему.

— Нам нужно больше говорить, Михаил. Общаться. Мы можем обсудить любую книгу, будет тема для интересной обоим беседы.

— Простите, Лиза… Я намек понял…

— Никаких намеков, Михаил.