Как только Нагахидэ, получив приказ, убыл, Хидэёси велел убрать походный стул.

— Говорят, Гэмба пустился в бегство, — сказал он. — Идите по той же тропе и преследуйте его, гоните, преследуйте со всею яростью.

Окружившим его приверженцам Хидэёси велел передать этот приказ всему войску.

— Напоминаю: ружейного огня не открывайте, пока не начнет светать.

Находились они сейчас не на равнинной дороге, а на самой настоящей горной тропе со всеми ее опасностями и труднопроходимыми участками. Войско бросилось вдогонку за врагом, но продвигалось оно не так стремительно, как хотелось бы.

По дороге всадникам не раз приходилось спешиваться, проводя коней по заболоченным низинам или вокруг отвесных скал, где никакой тропы не было.

После полуночи ярко засияла луна, облегчая бегство войску Сакумы. Но и преследователям Хидэёси лунный свет стал сообщником.

Два войска находились сейчас на расстоянии не более трех часов пешего пути друг от друга. Хидэёси начал преследование Гэмбы во главе многочисленного отряда, боевой дух его людей был высок. Еще до начала сражения можно было точно предсказать, чьей победой оно закончится.

Солнце стояло высоко в небе. Приближался час Дракона. Утром произошло сражение на берегу озера Ёго, и воины клана Сибата вновь бежали. Теперь они понемногу собирали свои силы в кулак на пространстве между Моямой и перевалом Соккай.

Здесь разбили свой лагерь Маэда Инутиё с сыном; их знамена мирно развевались на ветру. Сидя на походном стуле, Инутиё с обычным бесстрастием прислушивался к ружейной пальбе и следил за искрами и сполохами пламени, разлетавшимися над Сидзугатакэ, горой Оива и Симидзудани. Сражение началось еще на заре.

Маэду Инутиё назначили руководить одним из крыльев войска Кацуиэ, что было нелегко: долг повиновения и чувства по отношению к Кацуиэ раздирали душу Инутиё надвое. Стоит ему допустить малейшую ошибку — и за нее придется заплатить потерей провинции и гибелью семьи. Это он превосходно понимал. Стоит ему поднять мятеж против Кацуиэ — и его сразу уничтожат. Но если он предаст многолетнюю дружбу, связывающую его с Хидэёси, тем самым предаст и опозорит себя в собственных глазах.

Кацуиэ…

Хидэёси…

Сравнивая этих двоих, Инутиё не знал, кого предпочесть. Когда он уезжал из крепости в Футю, отправляясь на поле брани, жена с тревогой спросила его, что он теперь хочет предпринять.

— Если ты не выступишь против князя Хидэёси, то сойдешь с Пути Воина, — сказала она.

— Тебе так кажется?

— Да. Но и князь Кацуиэ не такой человек, которому можно служить верой и правдой.

— Не говори глупостей! Неужели ты думаешь, будто я способен сойти с Пути Воина и нарушить клятву?

— Так на чью же сторону ты собираешься встать?

— Я препоручу это воле Неба. Не знаю, что мне остается делать. Человеческая мудрость имеет свои пределы, и теперь я вижу их ясно, как никогда.

Обескровленное, измотанное, охрипшее от крика воинство Сакумы спасалось бегством, пытаясь прорваться в лагерь Маэды.

— Не теряйте голову! Не пятнайте себя бесчестьем!

Гэмба, мчавшийся туда же, что и остальные, окруженный группой всадников, то и дело перегибаясь в окровавленном седле, обрушивался на бегущих воинов с упреком и проклятиями.

— Куда вы? Как вам не стыдно! Сражение только началось!

Браня воинов, Гэмба пытался подбодрить и себя.